|
Желудок сократился от внезапного отвращения, и меня стошнило. Я открывал рот, как рыба, вытащенная из воды, но красный пот все струился и струился изо всех пор моего тела. Я провел последнюю ночь — самую последнюю ночь, — оглядывая долину со смотровой вышки, наблюдая, как тьма наползает на город и постепенно, по мере того, как в домах гаснут огни, поглощает его. Я был в странном настроении, или, вернее, в настроениях, потому что сердце мое начало вдруг метаться из стороны в сторону, точно зверь в клетке. Вскарабкавшись по ступенькам на вышку, я почувствовал себя изможденным, и у меня закружилась голова. Еще бы: ведь я протащил через всю пустошь шесть самых больших капканов, затем установил их на две автомобильные покрышки и волок так до самой трясины. Там мне явился дух моего отца. Он мелькал между деревьями, держась от меня на расстоянии, словно боялся меня. Он кричал какие–то слова, но я едва мог расслышать их из–за того, что он не хотел приближаться. Но я все же догадался, что он кричал мне «Избранник небес! Избранник небес!» Сперва я пытался не обращать внимания на отца; я расставил капканы и собрался уже покинуть это место, принадлежащее Богу и призракам. Но затем все же решил вернуться назад и разобраться с отцом и даже сделал несколько шагов в его сторону, чтобы подойти поближе, но тут мне вдруг стало ясно, какие именно слова выкрикивал старик, и я передумал. Вместо этого я кинулся наутек, бросив плот из автомобильных покрышек, добежал до пустоши и помчался по ней, пытаясь избавиться от его слов, которые все еще пылали у меня в ушах. «Изгнанник и бес! Изгнанник и бес! — каждый слог был пропитан ядом и гремел раскатами эха в моей голове, прожигая мои кишки, пока я взбирался на смотровую вышку. «Из–гнан–ник–и–бес/Из–гнан–ник–и–бес!» Я запустил руку в карман куртки в поисках носового платка, чтобы вытереть вспотевший лоб. Вместо платка я наткнулся на маленькую белую детскую перчатку и расстелил ее так, чтобы она накрыла рану на моей правой руке. Я изучал перчатку. Я поднес ее поближе к свету спиртовой лампы. Это была несомненно перчатка Бет, и мне показалось, что в мире не может быть вещи белее ее. Я вспомнил приснившийся мне сон. Про перчатку. И про Бет. Я протиснул три испачканных пальца в перчатку и перед тем, как закрыть глаза, бросил беглый взгляд на гладкий, туго натянутый купол бездонной синевы и на бескровный, цвета мертвой плоти, шрам луны. И сердце мое в очередной раз заметалось в клетке, на гребне теплой волны взлетело ввысь и упало на берег отвращения. Я открыл глаза и снова посмотрел на перчатку: вся белизна куда–то пропала. На перчатке выступили пятна, как и на всем, что я видел, на всем, к чему прикасались мои проклятущие руки. В самом центре появилось ярко–алое пятно, которое росло и становилось все ярче и ярче, пока мне не пришлось сложить ладонь чашечкой, чтобы кровь не пролилась на пол. Я перевязал руку носовым платком. — 199 —
|