|
– Я все думаю о той истории с Эриком. Всего несколько месяцев прошло… С тем же успехом мог дать мне под дых, но для этого он, конечно, слишком мягок. Я пытаюсь дышать носом. – Я не нарочно… – Я видел его после того, что случилось… Был удивлен, когда услышал, что это сделал ты. – Я не… – Он и сам сказал, что понимает тебя. – Мне жаль, что все так получилось с Эриком, правда жаль, я ничего против него не имею. – Но он взял твои письма? – Да. – И поэтому тебе пришлось так с ним поступить? Ты не мог просто сказать об этом санитару? – Он хотел их поджечь, сказал, если я подойду ближе, он их подожжет, у него была зажигалка. – Я знаю, как все было… Я глубоко вдыхаю. Нельзя кричать. Вытираю ладони о штанины. Петерсон улыбается мне, будто показывая, что все в порядке. – До этого случая за тобой не наблюдалось склонности к насилию. Я знаю, ты никогда не был буйным пациентом… А сейчас я тебя выпишу. А затем направлю к врачу, у которого ты будешь наблюдаться. Больше я не буду тебя задерживать, Микаель придет за тобой, когда я оформлю бумаги. Вот оно как просто, оказывается. Он провожает меня до двери, дружелюбно и немного неловко сжимает мне плечо. Я возвращаюсь в комнату отдыха, снова сажусь на стул у стены и скручиваю сигарету. Какая вкусная! Не поверю, пока не окажусь за стенами больницы, и все же не могу сдержать улыбки. Петерсон и Микаель приходят, чтобы проводить меня. Петерсон дает мне папку с документами и пакет с таблетками. – Я кое-что для тебя записал. Здесь фамилия твоего психиатра и бумаги для центра соцобеспечения. Они отводят меня в комнату, я достаю из-под кровати чемодан. На дне лежат письма. Я оглядываюсь на место, где провел последние четыре года, и выхожу с чемоданом в руке. Мы идем к выходу, еще один длинный салатовый коридор. Пара знакомых лиц выглядывает из дверей, я прощаюсь на ходу. Одному отдаю банку с остатками табака, другому – почти полный пакет леденцов. Ляйфу достаются три мои последние одноразовые зажигалки, все равно он их вечно таскает. Микаель вынимает ключи и отпирает входную дверь. Петерсон откашливается, подает мне руку: – Ты знаешь, здесь тебе всегда рады… Микаель обнимает меня: – Не забывай нас, ладно? И я ухожу. Качу за собой чемодан. Колесики крутятся из последних сил. От больницы до автобусной остановки недалеко. Шел дождь, плитки тротуара мокрые. Вскоре подходит автобус. 2Немногим более четырех лет назад я ехал в таком же автобусе, но в противоположном направлении. Другие пассажиры разглядывали меня, все понимали, что я еду в больницу. Я сидел, уставившись в спинку сиденья перед собой, поглощенный какой-то царапиной на обивке, и спиной чувствовал их взгляды. Даже дети меня вычислили. И, отсчитывая деньги на билет, стоя со своими копейками и потея, я видел, что шофер знает, куда я еду. «Еще один псих, – думал он, – надеюсь, он ничего не натворит в моем автобусе». В больнице этот автобус называют говновозкой. Не слишком-то красиво. Но это единственный автобус, идущий из города в больницу, и почти все в больнице когда-то в нем сидели и были на тот момент, что называется, в говне. — 5 —
|