Голос и феномен

Выходит, что эта «трудность» структурирует весь гуссерлевский дискурс и что нам следует признать его ра­боту вовлеченной в нее. Гуссерль укореняет необходи­мую привилегию phone, которая подразумевается всей ис­торией метафизики, и использует все ее ресурсы с вели­чайшей критической утонченностью. Ибо phone не в зву­ковой субстанции или в физическом голосе, не в теле речи в мире, которую Гуссерль признает как подлинную род­ственность логосу вообще, но в голосе, феноменологи­чески взятом, в речи в ее трансцендентальной плоти, в дыхании, интенциональном оживлении, которое превра­щает тело мира в плоть, создает из Korper a Leib, a geistige Leiblichkei16. Феноменологический голос и был этой ду­ховной плотью, что продолжает говорить и быть для себя настоящей — слушать себя —в отсутствии мира. Конеч­но, то, что соответствует голосу, соответствует языку слов, языку, конституированному единствами — тому, в непреодолимость которого можно верить, который не может быть уничтожен, — соединяющему означаемое по­нятие с означающей «фонической совокупностью». Не­смотря на бдительность дескрипции, возможная наивная трактовка понятия «слова», без сомнения, оставляет не­разрешенным напряжение двух главных мотивов фено­менологии: чистоту формализма и радикальность инту­итивизма.

То, что привилегия присутствия как сознания может быть установлена — т. е. исторически конституирована и демонстрирована — только силой превосходства голо­са, является трюизмом, который никогда не занимал пе-

16 Здесь: из корпуса плоть, духовную телесность (нем.). — Прим перев.

[28]

реднего края феноменологической сцены. По способу ни просто действующая, ни откровенно тематическая, по месту ни центральная, ни периферийная, необходимость этого трюизма, похоже, обеспечила себе своего рода «за­хват» всей феноменологии. Природа этого «захвата» пло­хо осмыслена в понятиях, обычно санкционируемых в фи­лософии истории философии. Но нашей целью здесь явля­ется не прямое размышление над формой этого «захвата», но лишь демонстрация того, что он работает уже — и весь­ма влиятельно — с самого начала, в первом из Логических Исследований.

[29]

1. знак и знаки

Гуссерль начинает с того, что указывает на путани­цу: слово «знак» (Zeichen) покрывает, всегда в обычном и иногда в философском языке, два разнородных понятия: понятие выражения (Ausdruck), которое часто ошибочно принимается за синоним знака вообще, и указания (Anzei­chen). Но, согласно Гуссерлю, существуют знаки, которые ничего не выражают, так как они ничего не сообщают, их нельзя было бы назвать (мы все еще должны называть их по-немецки) Bedeutung17 или Sinn18. Таким знаком являет­ся указание. Конечно, указание — это знак, как и выраже­ние. Но, в отличие от выражения, указание лишается Bedeutung или Sinn; оно bedeutugslos, sinnlos19. Но, тем не менее, оно не лишено значения. По определению не мо­жет быть знака без значения, означающего без означае­мого. Поэтому традиционный перевод Bedeutung как «зна­чение», несмотря на то что он освящен временем и прак­тически неизбежен, рискует запутать весь текст Гуссерля.