|
Вчера вечером Колбин попросил зеркало и долго всматривался в него, потом с диким хохотом швырнул его на пол. Зеркало разлетелось вдребезги. «Начинается», — подумала Марина, вся напрягаясь. Колбин некоторое время лежал с закрытыми глазами. Казалось, что он спит. — Боже! — вдруг простонал он и дернулся так сильно, что кровать заскрипела под ним. Глаза его широко раскрылись. — Марина, дай руку… Я боюсь, боюсь… Видишь, видишь, она крадется… Прочь, прочь… — Успокойтесь, Евгений Николаевич. Все будет хорошо. — Вы думаете, правда, что я выживу? Я стал легким, как клок ваты, и плоским, как лист фанеры… Глаза его впились в Марину, они не смотрели, а сверлили ее, как буравчики, она почти физически ощущала это. Глаза из «Будущего» французского живописца! — Не смотрите на меня так, — она зажмурилась, чтобы не видеть взгляда Колбина. — Жить, говоришь? — встрепенулся он. — А для чего жить? Скажи, для чего? — Чтобы видеть солнце, слушать пение птиц, служить народу. Он выдернул руку, попытался приподняться на локтях, но не смог. — Красивые слова… А у меня в груди пусто. Пусто… Я — порожняя бутылка, оболочка… или Данила Романов даст мне на прокат свою душу? — Даст, Евгений Николаевич, и Петр Васильевич даст, и я дам… Поправляйтесь. — Не хочу! Дайте мне мою душу! Где она? Где?.. Я хочу жить. Жи-и-ть!.. Я… Я… Лицо его исказилось. Надо было что-то предпринять, но что — Марина не знала и, словно прикованная, сидела на стуле. Голова у нее кружилась… Кажется, прибежал дежурный врач. Люди в белых халатах входили и выходили из палаты… Марина морщила лоб и не могла вспомнить, сестра ли ее проводила, или она сама дошла до гостиницы. Она чувствовала себя разбитой, хотелось бежать, бежать отсюда… Она рассеянно посмотрела на стол и увидела письма. Их, очевидно, принесли вчера вечером. Варя сообщала, что она вышла замуж за Данилу. Свадьбу играли в колхозе «Заря». Данила выехал на новую работу в долину гейзеров. Варя увольняется. Собирается ехать к мужу. Соколов с группой ученых все еще находится на Синем. Письмо заканчивалось словами: «Маринка, я очень счастлива, возвращайся скорей домой. Может быть, и ты поедешь в долину гейзеров?» Второе письмо было написано незнакомым мужским почерком. «От Петра Васильевича», — подумала она и начала читать. «…Апрель у нас чудесен. Щедро светит солнце. Кстати, Вы когда-нибудь обращали внимание на апрельское солнце? Свет его не рассеивается в воздухе, он не слепит, как свет июльского солнца. Это не грустное солнце осени и не холодное, угрюмое — декабрьских закатов. Апрельское солнце — словно юноша на первом свидании с любимой. — 260 —
|