|
– В глаза, в глаза не гляди! – вновь тревожно зашептал чей-то голос. Отец Иннокентий поспешно осенил еретика знамением и приложил крест к его сухим губам. Резко повернувшись, чтобы идти, он вдруг почувствовал головокружение. Может, сказалась жара и плотный обед с водкой накануне, но в глазах потемнело, и священник, протянув руку вперёд, покачнулся, подобно беспомощному слепцу. Гул и ропот волной пробежали по толпе и замерли. В напряжённой тишине стало слышно, как щебечут птицы и шуршит на ветру солома у подножия сруба. Быстрее всех опомнился дьяк, который имел немалый опыт в подобных делах и знал, что чародеи способны на всякие козни, особенно при стечении легковерного и неискушённого народа. Метнувшись к отцу Иннокентию и поддержав его под локоть, дьяк рявкнул на оторопевших стрельцов: – Чего столбами стоите, охальники? Не видите, оступился отец Иннокентий, подсобите, окаянные! Двое стрельцов мигом влетели на сруб и бережно свели обмякшего духовника по деревянным ступеням. Воевода тоже опомнился и махнул палачам: – Поджигайте! Смоляные факелы почти одновременно опустились в кипы соломы. Повалил густой белый дым, и тут же заполыхало яростно и жарко. Огонь, жадно поглощая сухую солому, перекинулся на щепу и дрова, облизывая их голодными языками пламени. Дьяк подскочил к телеге Евлампия, стоявшей неподалёку. – Живей! Давай в огонь скарб чернокнижников! – прикрикнул он на старого казака и, схватив мешок с травой, сам швырнул его в кострище и перекрестил ограждающим знамением. Евлампий, ворча под нос, что не нанимался, дабы его лошадь пугали огнём и такими зрелищами, тоже стал таскать и бросать в огонь травы, книги и всё прочее из телеги. В несколько мгновений жар стал нестерпимым для прикованных к столбу еретиков, и воздух пронзили страшные душераздирающие вопли. Люди на площади разом подались назад и закрестились ещё истовее. Многие готовы были бежать прочь, но оцепление стрельцов сзади не позволяло никому покинуть площадь до конца казни. Всем следовало воочию убедиться в неотвратимости страшной кары за еретичество. – За что? Спасите! А-а-а! – взывал один из чернокнижников. – Прощай, брат! – кашляя и задыхаясь, хрипел второй. – Радуйся, конец нашим мукам пришёл… Скорей бы… О-о-о! Люди, что ж вы творите? Скоро их крики перешли в сплошной ужасающий вой. Бабы заголосили как полоумные. Крик казнимых как бы размножился, рассыпался по толпе женским и детским плачем. Запах горящей человеческой плоти поплыл над площадью, и безумные стенания сжигаемых заживо скоро прекратились – они потеряли сознание, а может, уже умерли. Только площадь продолжала вопить, и к синему бездонному небу поднимался столб дыма и жирного пепла, вознося к Богу отданную Ему жертву, жертву мерзкую и страшную – человеческую… — 8 —
|