Арсэль

В такой безысходности Ирина – так звали мою знакомую – однажды брела по залам Казанского вокзала. Выбившись из сил, присела на свободное место. Был полдень, залы полны народу. Но в глазах всё расплывалось, зрение упало за последнее время настолько, что в трёх шагах трудно было что-либо разглядеть. Ирина ощутила, что кто-то теребит её за плечо. Она подняла глаза и увидела перед собой пожилую цыганку.

– Деньги есть? – спросила та негромко.

Ирина машинально поискала в карманах, подала цыганке, даже не взглянув на деньги. Многочисленные цветастые пятна юбок зашевелились, цыганка присела рядом и полушёпотом заговорила:

– Посмотри перед собой. Видишь, спиной к нам сидит краля, красавица – сестра моя? В сиреневом платье. Сильно не пялься, не подавай вида, а то она заметит. Да-да, вот сейчас правильно смотришь. Она тоже цыганка, только из другого табора. Если хочешь жить, подойди к ней и попроси, только Господом Богом проси, иначе она тебя прогонит. Про меня ничего не говори, она мне не родственница и не знает меня, просто жаль мне тебя стало, не протянешь ты долго, а кроме неё (она произнесла это таинственно и с почтением), никто тебе не поможет.

Ирина вскочила и бросилась к сиреневому платью, огибая ближайшую скамью. Ей казалось, что она бежит, но движения были медленны и тяжелы. Красивая женщина в сиреневом возрастом около шестидесяти улыбалась ангельской улыбкой, что-то говоря русской светловолосой подруге, которую провожала в Загорск. Но, увидев незнакомку, нахмурилась. Ирина кинулась ей в ноги и со слезами стала умолять о спасении.

– Уйди от меня! Иди прочь! – сурово прозвучал мелодичный взволнованный голос. – Пойдём, Галина, скоро твой поезд.

Ирина обхватила обеими руками ноги женщины:

– Не дай мне умереть, мать!

И вдруг, вспомнив слова пожилой цыганки, стала твердить не свойственную ей фразу: "Ради Бога! Ради Бога! Ради Бога!"

Женщина в сиреневом сразу как-то обмякла, села и строго произнесла:

– Встань, не смеши людей. Садись рядом и запоминай. Если хочешь излечиться, ты должна всё делать, как я скажу. Если хоть в чём-то не послушаешься – забудь о моём существовании. Звони по этому телефону.

Она вынула из сумочки и протянула Ирине карточку:

– Позвонишь сегодня в десять вечера. Пойдём, Галина, – позвала она подругу.

Женщины удалялись, а Ирина не могла оторвать взгляда от спасительного сиреневого пятна, стоявшего перед её замутненным взором.

Больше она никогда не видела Матери, общение проходило через посредников и в-основном по телефону. Условия, поставленные Матерью, были невыносимо трудны для Ирины, представительницы "золотой" московской молодёжи хрущёвских шестидесятых. Свобода нравов, богемная жизнь, престиж лучшей выпускницы Института восточных языков, загранпоездки и прочие привилегии, обусловленные связями, – всё рассеялось как сигаретный дым, как чужое прошлое. Она порвала с родителями и прежними друзьями, зимой и летом ходила в одной и той же одежде, присланной Матерью, питалась в основном водой и вымоченными в ней овсяными хлопьями или крупами с мёдом, почти ежедневно посещала какие-то церкви.