|
— Какого ты мнения по этому вопросу? — спросил Батюк. — Рад, что так решили. — Да, молодые, — сказал Батюк. — Хлебнули мы с ними горя в начале войны. — А не они с нами? — неожиданно для себя спросил Серпилин, казалось, только что думавший так же, как и Батюк. — Товарищ генерал-полковник, вам на рентген пора, опоздаете! Они оба повернулись. Догонявшая их медсестра стояла перед ними, смущенная тем, что чуть не налетела на них с разбегу, молодая, рослая, с розовым лицом и шеей. — Верно, пора идти, — сказал Батюк, — отвернув обшлаг пижамы. — Налетела, понимаешь, как танк… Он посмотрел на ее во все стороны распиравшее тесный медицинский халатик большое молодое тело и сказал с каким-то странным, одновременно и добрым и грубым недоумением: — Ишь какая! И куда мы только вас после войны девать будем? Глаза медсестры налились слезами. И оттого, что лицо ее не успело перемениться и на нем все еще оставалась та испуганная улыбка, с которой она остановилась перед Батюком и Серпилиным, эти слезы своей неожиданностью были как удар в сердце, как напоминание о том, что касалось их всех и чего лучше не трогать словами. Кто ее знает, может, вдруг подумала о самой себе и о том, кого оставит для нее война. — Пойдем, — не глядя ей в глаза, сказал Батюк. И, уходя, повернулся к Серпилину: — Если жену сегодня не доставят, после ужина еще походим. Серпилин кивнул. Батюк и медсестра шли рядом по дорожке, удаляясь от него. Сейчас, когда он глядел им в спину, рядом с коренастым, тяжело шагавшим Батюком медсестра казалась еще выше и моложе. «В самом деле, что будем делать с ними после войны?» — подумал Серпилин и вспомнил, что надо будет оставить от обеда сладкое для внучки. У жены его сына сегодня выходной, и адъютант привезет ее с внучкой после «мертвого часа» сюда, в Архангельское. После обеда, прежде чем идти к себе отдыхать, Серпилин остановился в вестибюле санатория около большой, во всю стену, карты, на которой флажками была отмечена линия фронта, в одном месте, на юге, в Румынии, уже километров на сто шагнувшая за государственную границу. Последние дни флажки на карте не двигались: положение оставалось без перемен. Когда и где начнется наше летнее наступление, пока знала только Ставка, но, судя по ряду признаков, намерения на лето были решительные. В майском приказе Сталина, который Серпилин прочел еще в госпитале, были достаточно ясные для военного человека оттенки: говорилось не только об очищении от врага всей нашей земли, но и о вызволении из неволи братьев — поляков и чехословаков. Достаточно было после этого взглянуть на карту, чтобы понять: задачи в будущих наступлениях, говоря военным языком, ставились на очень большую глубину. А если бы не ставились, вряд ли Сталин упомянул бы о поляках и чехословаках. — 8 —
|