|
— Логика подсказывает, что так. Освобождение России заканчиваем. Дальше Европа, — сказал Бойко и, закрыв портфель, щелкнул замками. Хотя сам был украинец и освобождал Белоруссию, но сказал обо всем вместе, как о России, все разом вложил в это одно понятие, как в ту пору делали и другие, воевавшие на всех фронтах русские и нерусские люди. Слово «Европа», сказанное Бойко сразу же после слова «Россия», даже как-то поразило Захарова, прозвучало непривычно. Говорили «народы Европы», говорили «там, в Европе». Совсем недавно это было еще слишком далеко, чтобы говорить вот так, как сказал сейчас Бойко, — не все, что сами делали, сразу доходит до собственного сознания! А на самом деле так оно и есть: освободим себя, начнем освобождать от фашистов остальную Европу. Как же еще? Какими другими словами сказать об этом? — Все чаще думаю о том, какая будет жизнь после войны, — сказал Захаров. — А я пока не думаю, — сказал Бойко. — Некогда. — А я думаю, — повторил Захаров. — Раз нигде во всем мире не стреляют, наверно, будет с отвычки казаться, что наступила вечная жизнь. Особенно в первые дни… Москва — Гульрипш 1965–1970 — 436 —
|