|
— У меня никогда не было такой счастливой сессии, — сказала Лена Ивану, когда они вышли на площадь Маяковского. — И на экзаменах мне — тьфу-тьфу — везет, и… И вообще. Она смущенно засмеялась и взяла Ивана под руку. — У меня тоже, — сказал он. — Жаль, что дня на три-четыре нам придется расстаться. — Ты уезжаешь к родным? — Нет, в деревню. Ненадолго. — Командировка? Или это секрет? — Просто я получил письмо от бабушки. После долгой переписки с архивами ей все же удалось узнать, где погибла моя мама. — Я понимаю, — она помолчала. — Но все же рискну показаться бестактной. Возьми меня с собой, Ваня. Пожалуйста. Может быть, тебе будет хоть чуточку легче. — А как же очередной экзамен? — Иван остановился и взял ее за плечи. — Я договорюсь. Ты как-то сказал, что ничего нет на свете важнее дружбы. — Ленка! — он благодарно прижал ее к груди. — Завтра я беру три билета. — Почему три? — Потому что ничего нет на свете важнее дружбы… Кто из них первым поцеловал другого, они так никогда и не смогли вспомнить… Летний вечер. В сторону заходящего солнца шел пассажирский поезд. Маленькая смоленская деревенька затерялась среди бедных полей и бесконечных березняков. Серые, кое-как отремонтированные, а то и вовсе заброшенные избы, среди которых новые постройки можно пересчитать по пальцам одной руки, потому что заросших пожарищ с остатками печей куда больше. В деревенской избе сидели Иван, Лена, Алексей и сама хозяйка — весьма пожилая женщина, постаревшая не столько от прожитых лет, сколько от пережитых бед. Пили чай из самовара, а на столе, кроме скромного деревенского, красовалось и непривычное для этих мест московское угощение: печенье, конфеты, вафельный торт, что-то еще. — Наша земля издавна на костях стоит, — говорила хозяйка. — Сынку моему Бог германскую землицу уготовил, а муж — здесь, в родной своей. Она помолчала, и все молчали, понимая, что это как бы пролог к рассказу об общей беде. — Много мы тут повидали, а девушку ту помню, — вздохнула хозяйка. — Конец марта был, поля протаивать начали, ручьи побежали, когда ее привезли. До того бои были, немцы Семин лес со всех сторон обложили, а в ту ночь стрельба закончилась. Тихо стало, и вышла я, помню… Немцы сгоняли народ на площадь перед бывшим зданием колхозного правления. Больше всех усердствовал переводчик из русских. Посреди площади уже стояла Маша. Почерневшая и измученная, босиком на талом снегу. А за редкой цепочкой окружавших ее немцев в темную единую массу сгрудились жители. Громко плакали дети и тихо, приглушенно — женщины. — 348 —
|