Выхода нет

Ты не можешь говорить о жизни или смерти, потому что у жизни нет ни начала, ни конца, и точка. Можно сказать, что жизнь есть, поскольку ты реагируешь на раздражители. Но что происходит, когда ты мертв? Слово «мертв» – это всего лишь определение – некое состояние твоего тела. Само тело после того, что называется клинической смертью, больше не реагирует на раздражители тем образом, каким реагирует сейчас. Вероятно, оно все еще как‑то реагирует: волны мозга продолжаются долгое время после того, как происходит клиническая смерть.

Посредством своей смерти ты даешь жизни продолжение, или назови это как угодно. Я не могу сказать, что ты мертв, а только то, что ты больше не представляешь для меня пользы. Если хоронишь мертвое тело, там что‑то происходит; если сожжешь тело, пепел обогатит почву; если бросишь его в воду, рыбы съедят его; если оставишь его в волчьей яме, его съедят хищники. Ты обеспечиваешь средства для продолжения жизни.

Так что ты не можешь сказать, что тело мертво. Я здесь не о метафизике говорю. Вся проблема в твоем страхе конца чего‑то. Хочешь ты быть свободен от этого страха? Я говорю: «Нет». Конец страха – это конец тебя самого, каким ты себя знаешь. Я не имею в виду психологическую, романтическую смерть «твоего вчера». Твое тело, уверяю тебя, падет замертво, как только нарушится непрерывность знания.

В.: Но, как ученый, я спрашиваю себя, каковы мои обязательства перед моими соплеменниками?

У.Г.: Да никаких… Уж извини. Все, что тебя интересует как ученого, это самореализация, Нобелевская премия как конечная цель и власть. Я прошу прощения. Лично тебя, возможно, и не интересуют такие вещи. Вот и все. Я поддерживаю такого рода стремление. Конечно, вы, ученые, сделали возможными все эти технологии, обеспечивающие комфорт, и в этом смысле я, как и все те, кто наслаждается достижениями современной техники, действительно в долгу перед вами. Я не хочу возвращаться во времена прялки и телеги. Это было бы слишком глупо, слишком абсурдно. Чистая наука – это не что иное, как умозрительное построение. Ученые без конца обсуждают формулы и представляют нам какие‑то уравнения. Но я ничуть не обманываюсь по поводу «марша прогресса» и всей этой чуши. Первый мой перелет в США, состоявшийся в тридцатых годах, длился больше суток; нам приходилось везде останавливаться. Позднее тот же самый перелет занял восемнадцать часов, потом шесть часов, потом три и т. д. А если сверхзвуковые самолеты будут доступны на коммерческой основе, мы сможем совершать этот перелет за полтора часа.