|
– Правда, правда, – сказала Татьяна, и слезы потекли у нее по щекам. – Я настрадалась с ним, но должна сознаться, это чудный человек. И обе они, Татьяна и Варя, не могли удержаться от маленькой жестокости, чтобы не попрекнуть Подгорина: – А ваше поколение, Миша, уже не то! «А при чем тут поколение? – подумал Подгорин. – Ведь Лосев старше меня лет на шесть, не больше…» – Нелегко жить на этом свете, – сказала Варя и вздохнула. – Человеку постоянно угрожает какая-нибудь потеря. То хотят отнять у тебя имение, то заболел кто-нибудь из близких и боишься, как бы он не умер, – и так изо дня в день. Но что делать, друзья мои. Надо без ропота подчиняться высшей воле, надо помнить, что на этом свете ничто не случайно, всё имеет свои отдаленные цели. Вы, Миша, еще мало жили и мало страдали, и вы будете смеяться надо мной; смейтесь, но я все-таки скажу: в пору моих самых жгучих тревог у меня было несколько случаев ясновидения, и это произвело в моей душе переворот, и теперь я знаю, что ничто не случайно и всё, что происходит в нашей жизни, необходимо. Как эта Варя, уже седая, затянутая в корсет, в модном платье с высокими рукавами, Варя, вертящая папиросу длинными, худыми пальцами, которые почему-то дрожат у нее, Варя, легко впадающая в мистицизм, говорящая так вяло и монотонно, – как она непохожа на Варю-курсистку, рыжую, веселую, шумную, смелую… «И куда оно всё девалось!» – думал Подгорин, слушая ее со скукой. – Спойте, Ва, что-нибудь, – сказал он ей, чтобы прекратить этот разговор об ясновидении. – Когда-то вы хорошо пели. – Э, Миша, что было, то быльем поросло. – Ну, из Некрасова прочтите. – Всё забыла. Давеча это у меня нечаянно вышло. Несмотря на корсет и высокие рукава, было заметно, что она нуждалась и у себя на фабрике за Тулой жила впроголодь. И было очень заметно, что она заработалась; тяжелый, однообразный труд и это ее постоянное вмешательство в чужие дела, заботы о других переутомили и состарили ее, и Подгорин, глядя теперь на ее печальное, уже поблекшее лицо, думал, что в сущности следовало бы помочь не Кузьминкам и не Сергею Сергеичу, за которых она так хлопочет, а ей самой. Высшее образование и то, что она стала врачом, казалось, не коснулись в ней женщины. Она так же, как Татьяна, любила свадьбы, роды, крестины, длинные разговоры о детях, любила страшные романы с благоприятной развязкой, в газетах читала только про пожары, наводнения и торжественные церемонии; ей очень хотелось, чтобы Подгорин сделал предложение Надежде, и если бы это случилось, то она расплакалась бы от умиления. — 7 —
|