|
Горничная всплеснула руками. – Да правда ли это, Анисья Петровна? – Врать тебе буду. Весь город шуршит об этом. – Ах, ужасти! Горничная опрометью, позабывши об утюгах, бросилась домой и на пороге кухни столкнулась с самим членом таможни, который без сюртука и жилета нес в стаканчике воду для канарейки. – Что с вами, Миликтриса Кирбитьевна? – прищурив глаза и взяв горничную за пухлый локоть, пропел Тарасов. – Вы так летите, будто спасаетесь от привидений ваших погубленных поклонников… – Оставьте! – огрызнулась горничная, не особенно церемонившаяся во время этих случайных t?te-а-t?te[2] – Вечно вы проходу не дадите!.. Лучше бы за барыней смотрели покрепче, чем руками… Пухлое, невозмутимое лицо члена таможни приобрело сразу совсем другое выражение. Господин Тарасов принадлежал к тому общеизвестному типу мужей, которые не пропустят ни одной хорошенькой, чтобы не ущипнуть ее, зевая в то же время в обществе жены до вывиха челюстей и стараясь при всяком удобном случае заменить домашний очаг неизбежным винтом или chemin de fer’oм[3]. Но, учуяв какой-нибудь намек на супружескую неверность жены, эти кроткие, безобидные люди превращаются в Отелло с теми особенностями и отклонениями от этого типа, которые налагаются пыльными канцеляриями и присутственными местами. Тарасов выронил стаканчик с водой и опять схватил горничную за локоть, но уже другим образом. – Что? Что ты говоришь, п-подлая? Повтори-ка!! Испуганная этим неожиданным превращением члена таможни, горничная слезливо заморгала глазами и потупилась: – Барин, Павел Ефимович, вот вам крест, я тут ни при чем! Мое дело сторона! А как весь город уже говорит, то чтоб после на меня чего не было… Скажут – ты помогала! А я как перед Господом!.. Тарасов выпил воды из кувшина, стоявшего на столе, и, потупив голову, сказал: – Рассказывай: с кем, как и когда? Горничная почуяла под собой почву. – Да все с этим же… трухлявым! Федором Ивановичем… что в прошлом году раков вам в подарок принес… Вот тебе и раки! И как они это ловко… Уже все и уговорено: он у тетки деньги из комода скрадет – тетка евонная богатая, – и вместе купаться поедут в Ривьеру куда-то… Срам-то, срам какой! Надо думать, завтра с вечерним поездом и двинут, голубчики!.. * * *Сидя за покосившимся столиком в нескольких шагах от своей собачьей будки, контролер чайно-рассыпочного отделения Аквинский что-то писал, склонив набок голову и любовно выводя каждое слово. Дерево, под которым стоял столик, иронически помахивало пыльными ветвями, и пятна света скользили по столику, бумаге и серой голове Аквинского… Бородка его, как будто приклеенная, шевелилась от ветра, и общий вид казался измученным и вялым. — 11 —
|