|
Я оказался в плачевном положении, потеряв друга и учителя в тот момент, когда крайне нуждался в его помощи, чтобы сделать следующий шаг. Неделю перед похоронами мне нечего было делать, и я мог основательно пораздумать над складывающейся ситуацией и составить планы на будущее. Ничего другого я не мог делать. Отправляясь на автомобильные прогулки за пределы Парижа с женой и Элизабет, я был то радостным и умиротворенным, то раздраженным и придирчивым. В какой-то момент просветления мы все осознали, что наши сущностные отношения с Гурджиевым никогда не оборвутся, но теперь время прошло, и мы начинали чувствовать собственную беспомощность. Ссоры, сотрясавшие французскую группу, не улучшали положения дел. Мятежники склоняли меня принять их сторону, против мадам де Зальцман или предложить какой-нибудь план действий. Контраст между безмятежностью часовни, где лежало тело Гурджиева, и неразберихой в группах отражался и на моем состоянии. Наконец наступил день похорон. Я немного волновался, опасаясь слишком бурного выражения личных чувств. В самом деле, обстановка в русском соборе на улице Дару была пропитана эмоциональной силой, но личного в ней было мало, разве что среди тех, кто знал его как доброго старика, одаривавшего детей сладостями. Заупокойная служба в ортодоксальной церкви поражает своей красотой и глубиной символизма. Церковь была заполнена до отказа. Из Америки и Англии в Париж прилетели ученики. Пришло также много бедняков из квартала де Терне отдать дань его доброте. Мы думали, что наша способность чувствовать истощена его смертью, но в этот день было иначе, как если бы мы предвидели ту пользу, которую извлекут многие и многие из его жизни, посвященной процветанию человечества. Вечером мадам де Зальцман собрала сорок или пятьдесят французских учеников. Среди них было несколько англичан. Она сказала: «Когда уходит Учитель, подобный мистеру Гурджиеву, его нельзя заменить. Оставшиеся не могут создать такие же условия. У нас есть только одна надежда: сделать что-нибудь вместе. То, что не может сделать ни один из нас, возможно, способна осуществить группа. У нас больше нет Учителя, но остались возможности группы. Давайте примем это за главную цель в будущем». Наблюдая за враждебностью, охватившей ближайших учеников Гурджиева, я мог только удивляться ее оптимизму, но был вынужден признать, что нам оставалась только одна надежда - объединение. В Англии складывалась непростая ситуация. К Гурджиеву приходили люди из разных групп, недоверчиво, часто враждебно настроенных друг к другу. Они все еще остались приверженцами противоборствующих взглядов и различного понимания. Гурджиев никогда не пытался гармонизировать эти различия. Напротив, сам метод его работы предполагал необходимость конфликта. Вновь и вновь он тайно давал нескольким людям особые полномочия. Каждый был уверен, что именно ему Гурджиев поручил важное задание. Это вело к бесконечным столкновениям и непониманию, которые мы принимали за стимул к поиску более глубинного осознания. Слишком простые внешние условия могли привести нас к заблуждению, что мы понимаем и принимаем друг друга. На Доме Обучения в Фонтенбло один из афоризмов гласил: «Чем хуже условия, тем продуктивнее работа, выполняйте работу сознательно». Гурджиева бы никогда не устроила иллюзия гармонии без присутствия существа. — 237 —
|