Ты знаешь, я стал вглядываться в нее с интересом, и даже с уважением. Я стал искать среди нее того мудрого, который не отличается от других и которому невозможно ставить препоны. А ведь если посмотреть пошире, то все мы, люди и есть одна большая толпа. Думаю, что со временем я смогу преклоняться перед каждым из нас ибо где гарантия, что кто-то из нас не есть Бог?...» 4. Больше Дима не писал мне и, хотя я отправил ему несколько писем – ответа не было. Я заволновался, и во время очередной своей поездки в Москву разыскал его дом. Мне открыла соседка Димы, полная пожилая женщина с усталым лицом.
Записка, оставленная Димой для меня, состояла из нескольких строк: «Вот и все... Я с самого начала шел по дороге в тупик. Все мои бесплодные размышления, самоанализ, этот мазохизм, - все это увело меня от реальности, от деятельности, от жизни. Я всегда считал, что я много знаю, но оказалось, что знания – это не то, что ты вычитал и о чем рассуждаешь, а то как ты живешь... И дело даже не в тех бытовых неприятностях, которые стали следствиями (ушла жена, провалил диссертацию, уволился с работы...) – нет, они кажутся мне даже смешными. Просто я сделал все что мог, но путь оказался ложным. Возвращаться и начинать все с начала не хочу. Не знаю, что дальше...» Как пьяный брел я по заснеженным московским улицам. Метель с хохотом билась о мою спину и фонари, раскачиваясь, высвечивали фигуры редких прохожих в переулках. Загадка этого человека, так похожего и так непохожего на всех нас, терзает меня до сих пор, и, наверное, еще долго будет терзать. Кто ты? Неврастеник и неудачник? Часть Бога? Часть меня? Кто мы все? И зачем мы? ... Лирическое отступлениеЖребий Пал занавес. Зал опустел… Последняя свеча. Окно немое… И лабиринт, что вел тебя в Иное, Раскрылся Неизбежным. И истлел Последний блик спасительной надежды. Вот жребий твой – простор и пустота, Безвременья магические тени, Искристый снег, а в нем хитросплетенье: Судьба и воля, случай и мечта, И одиночества накал и опьяненье… Развеяв призрак повседневной суеты, Ступил под выстрел острого сознанья, И в пестроте историй мирозданья — 191 —
|