|
…Кончалось его отрочество, возбужденное мечтами о славе, окрашенное не всякому взрослому мужу доступным побуждением к осуществлению некой цели. Цель еще не вполне ясна, но побуждение крепнет, пускает корни. Для того чтобы представить все это, надо попробовать понять особое место мальчика (а уж тем более единственного сына!) в дагестанской семье, узнать о надеждах, которые на него возлагают, о которых говорят ему с детства. Мальчика почти ничего не заставляют делать по дому (правда, в горских аулах он с шести-семи лет возится с лошадью — это главная его радость и обязанность). Все делают сестры. «Оставьте его, он мальчик!» — этот приказ родителей всегда безмолвно присутствует, кажется, в самом воздухе дагестанского дома — неважно, дом ли это кумыка, табасаранца или лакца. Девочки готовят, убирают, таскают воду. Врата кормят в первую очередь — вместе со взрослыми мужчинами. Нагрубить брату невозможно, он второе лицо после отца. Зато когда девочки выходят с братом на улицу, они чувствуют себя в безопасности. Брат, даже если он младший, — их покровитель, защита от любого обидчика, и защита вполне реальная. Эту картину можно и сейчас увидеть в любом ауле или городе Дагестана — семилетний мальчик и сестра старше его на год или даже на два-три идут из школы. (Если брат задержался — она, конечно, ждала его, не решаясь пойти одна.) Он обнял ее за плечо, она семенит рядом в длинном платье и платке — маленькая женщина, беспечно поглядывающая вокруг, уверенная в могуществе своего брата… Свою роль защитника брат, однако, может толковать как угодно широко. Четырнадцатилетний мальчик может прогнать домой двадцатилетнюю сестру, увидев ее на улице с парнем. И сестра уходит домой, не возразив ни слова. А мужчины остаются — выяснять отношения. «Оставьте его, он мальчик!.. — то есть его готовят для чего-то другого, более важного, чем эти женские штучки-мучки, эти хлопоты по дому. Для войны, быть может. Или для чего-то другого, что принесет ему славу, а семье — почет и благосостояние. Мальчик — это мальчик. Взять на руки дочь — неудобно мужчине. Но с сыном на руках он, посмеиваясь, охотно появляется на пороге своей сакли. Мальчика балуют. «Ночью просыпаюсь — рядом спит отец. Он откуда-то приехал. Он говорит, что видел странный сон: будто дерево во дворе расцвело и на нем созрели черешни. (Дерево было мое, оно было молодое, я гордился и ревниво оберегал каждый плод, которых было всего лишь считанное число.) Я сказал: — Не может быть, пойдем посмотрим! Встаю — правда, все дерево красное от черешен! Во дворе соседи поздравляют меня. Оказывается, отец развесил по веткам черешни, чтобы доставить мне удовольствие». Соседи смеялись бы над отцом, если б он сделал это же для дочери. (Разве что после смерти дочери отцовская любовь к ней могла выразиться внешне. «На могиле растет абрикосовое дерево. Это посадил отец. Дочь при жизни любила абрикосы». Короткая запись в блокноте Капиева говорит, быть может, как и предыдущая, о его собственном отце, у которого три дочери умерли молодыми.) — 16 —
|