Карлики

Ты сделал из своей дружбы не то оружие, не то орудие – дубину, которой можно меня лупить, а потом взял да и переспал с Вирджинией. Из‑за этого я на тебя очень разозлился, и, согласись, не без причины. Но я был согласен уйти от обсуждения этого вопроса, потому что был готов оставить тебя своим другом. Я думаю – просто уверен, – что у меня в душе не останется осадка после случившегося. Никаких претензий и упреков у меня нет. Может, тебе это покажется странным, да я и сам не знаю, как получилось, но ты мне стал нравиться даже больше, чем раньше. Но давай разберемся в наших отношениях до конца. Ясное понимание ситуации – это уже одна из высших добродетелей. Я буду с тобой абсолютно откровенным.

Вплоть до сегодняшнего дня я вполне убедительно доказал, что в сравнении с любым из вас я намного умнее и даже мудрее. Я, как мне кажется, хотя ты мне, наверное, не поверишь, являюсь для вас богом – в его земном измерении. Конечно, поклоняться мне невозможно. Со мной приходится жить. Но я устал, устал до смерти, до того, что мне хочется свести счеты с жизнью оттого, что Лен, Вирджиния и в первую очередь ты считаете, будто у меня может быть что‑то общее с тем циклом смены любви и грустных расставаний, который является вашим главным мотивом и главным занятием. Я к этому не имею отношения. Я могу вам помочь. Я могу молиться за вас. Я истинный пророк в своем отечестве. Но думать, что я могу жить с вами, смешно и абсурдно.

Вы все пытаетесь дружить со мной, стараетесь сделать так, чтобы я мог сказать, что у меня есть настоящие друзья, и до поры до времени мне удается заставить себя быть вам за это благодарным. Но если вы действительно полезете ко мне в душу в грязных сапогах, если начнете клевать мою печень, я всегда готов огрызнуться и дать сдачи.

Я долго терпел. Может быть, даже слишком долго. Вы вволю напрыгались у меня на животе, вы много раз пытались свернуть мне шею и проломить голову, вы запускали мне в кровь какую‑то заразу, вы пытались перемолоть в фарш все мои внутренности. Когда вы были мне нужны, вас не оказывалось рядом, вы прикидывались мелкими, ничтожными чужаками, паразитами. Вы лишь наблюдали за мной со стороны, никакого сочувствия, никакой жалости от вас я не видел. Если у меня горел дом, вы воспринимали это как развлечение, спектакль. Я был для вас неиссякаемым источником всяческих удовольствий. Что же я получил взамен? Да ничего; о какой благодарности или награде может идти речь, когда имеешь дело с такими ничтожествами. Ко мне в дом якобы на чашку чаю заваливались сквернословящие, оскорбляющие меня кровососы, жаждущие поучаствовать в светской беседе, и я стал понимать, что бесконечно участвовать в этом балагане не получится, рано или поздно вы одолеете меня и я погибну от вашего тщеславия и невежества; общение с вами стало моим моральным самоубийством.