|
Выбежав из лачуги, они сразу же переставали визжать и замолкали. И тогда из лачуги доносилась трудовая песнь мух — несмолкаемый гул, пронзительный и странный. Никто не отдавал приказа, но все не сговариваясь принялись открывать канистры с бензином и поливать им лачугу. В немом молчании люди стояли во дворе и смотрели, как все сооружение у них на глазах превращается в крематорий. Второй раз за день они созерцали голодные языки пламени, устремившиеся к небу. Двое батраков вбежали во двор, крича: — Мы нашли его след! — Он прячется на болотах! И вся толпа завопила в ответ и кинулась за ними следом. Наконец я добрался до внутренней границы зарослей, образованных гипертрофированной флорой, туда, где кольцо лишенной вегетации terra firma, шириною не более четырех шагов в любом месте, окаймляет зеркало трясины. Я был наг, как Адам, и тело мое усеивали мириады свежих ссадин, ран, царапин, шрамов, шипов, колючек, крапивных ожогов и нарывов, вызванных ядовитым соком вьюнка. Но теперь я уже не чувствую боли, ибо теплая грязь трясины полностью утолила страдания моей истерзанной плоти; таким образом, та часть меня, которая уходит из жизни, избавлена от терзаний, чего никак нельзя сказать о моей измученной душе. Смерть — это компресс для синяков Жизни: вот мое открытие, которым я хочу поделиться с миром. Стоя на краю бочага, я позволял соленому поту заливать мои раны, дабы нарочно разбередить язвы смертного тела, ибо я знал, что смерть будет сладким утешением, — и я не ошибся. Да, я не ошибся! В городе, на Мемориальной площади, облаченные в черное женщины простираются ниц, в то время как другие раскачиваются на коленях, скрежеща зубами и кляня небеса. Иные же стоят, застыв, словно в трансе; а есть и такие, что бегают кругами и колотят себя в грудь камнями. В гробнице пророка разбито стекло, и его белое рубище разорвано в клочья, раскиданные повсюду. Три женщины крушат молотками мраморный монумент. Я начал медленно обходить по кругу жуткую трясину, осторожно, шаг за шагом, наблюдая, как поверхность гиблого места слегка колышется и шевелится — угрюмые, беззвучные сокращения — сперва легкое вздутие, затем внезапное втягивание,и я понял, что трясина чем–то неуловимо напоминает отвратительный сфинктер и это сжимается и разжимается его кольцевой мускул, и от этой мысли страх — и сомнение — снова охватили меня. Совершив полный круг, я остановился, наклонил голову и сложил вместе пальцы в молитвенном жесте. Да я, собственно говоря, это и делал — молился… И тут мне стало ясно, что я должен сделать. — 209 —
|