Язык и революция

Брожение, происходившее в обществе XVIII в., должно было не только привести к изменению политического строя, но также к обновлению вкусов и чувств общественного человека.

Любовь к природе, незнакомая аристократам, покидавшим свои земли ради двора и версальских садов, так неожиданно проснулась в душе городских буржуа, что они наивно решили, что открыли природу, так же как Христофор Колумб Америку. Никто до них ее не знал и никто о ней не писал. «Поэзия, которую мы называем описательной, – говорит Шатобриан в „Гении Христианства“, – была неизвестна в древности. Гесиод, Феокрит и Вергилий несомненно оставили нам очаровательные описания сельских работ, нравов и наслаждений, но что касается картин природы, описаний неба или времен года, которые обогатили современную поэзию, мы находим на это в их произведениях только слабые намеки». Новая литература не стала заниматься сельскими работами и нравами, но природой с точки зрения романтической, живописной и сантиментальной: природу наделяли чувствительной душой. За несколько лет до Революции один швейцарский ученый, естественник Боннэ (Bonnet), который на старости лет стал философом, открыл у растений бессмертную душу и установил небесный рай для ослиц и мулов, приговоренных к тяжелому труду на земле, вероятно за то, что в земном раю они поели запрещенного сена.

Любовь – страсть, которую в аристократический период сдерживали, обуздывали, подчиняли политическим уставам и светским правилам, восстала и объявила свою власть над человеком и свое право управлять его мыслями и поступками.

Точный язык Вольтера не был в состоянии служить этим новым вкусам и увлечениям. «Искусство описывать природу, – говорит Сент-Бев[46], – настолько молодо, что для него еще не придуманы выражения, …чтобы описать все разнообразие выпуклых, закругленных, удлиненных, приплюснутых или ломаных очертаний горы, вы находите только перифразы, ту же трудность надо преодолеть и при описании равнины и долины. Что же касается какого-нибудь дворца, то описать его не представляет затруднений… в нем каждый завиток имеет свое название».

Политика создала парламентский язык; чувство природы, любовь и чувствительность в свою очередь должны были создать свой особый язык.

Придворный этикет делал аристократа стоиком; он обязывал придворного скрывать душевные волнения и физические страдания, быть всегда улыбающимся и безупречно любезным; поэтому и аристократическая литература не останавливается на описании страданий. Глагол larmoyer (заливаться слезами, слезоточить), исчезнувший в XVII в., снова оживает после Революции, так как в буржуазной литературе «страдание должно было послужить высшим проявлением таланта» (М-м де Сталь), и нервы должны были играть главную роль. В язык было влито большое количество сентиментальных слов: endolorir (заставить страдать), ?nervation (расслабленность), alanguissement (томление) – «un tendre alanguissement ?nerve toutes mes facult?s» (нежное томление расслабляет все мои способности, Руссо). D?sesp?rance (отчаяние), app?lir (заставить побледнеть), vaporer (впадать в меланхолию, истерику), ?namourer (влюбить), d?saimer (разлюбить). – «Почему французы не говорят d?saimer, если они так быстро влюбляются и так скоро перестают любить под влиянием мимолетного каприза?» (Мерсье). Tendrifier un c?ur comme un gigot de cordon bleu (смягчить сердце как вареный окорок).