|
Это время имело свой запах, который я научился узнавать. Едва уловимая смесь мела, клея, скотча, духов учительницы, обложек для тетрадей, какао с молоком, которое предписывалось подавать на каждый полдник. Сладко-соленый дух, который я с радостью ощущаю сейчас, когда прихожу в школу по своим врачебным делам. Может быть, я даже специально внюхиваюсь, чтобы почуять этот запах, такой ностальгический… Первый класс оказывается для меня трудным годом — во всех отношениях. Конечно же, я не справляюсь. И чувствую себя неуютно. «Нужно больше стараться!» — говорят мне. Легко сказать. Но если ты рассеян, неловок и к тому же левша — вовсе нелегко. За всем не уследишь: нужно одновременно не слишком глубоко макать ручку, аккуратно вытирать ее о борт керамической чернильницы, не класть левую руку на уже написанную страницу, слушать учительницу, не качаться на стуле — а все равно вот она, клякса. А замазок для чернил тогда еще никаких не было! И во дворе на перемене я так же неуклюж. Во время футбола меня вечно подводит правая нога — а скорее даже просто отсутствие координации движений. Меня ставят на воротах. В воротах мне так скучно, что я стараюсь покинуть их при всяком удобном случае. Другие способы найти подход к одноклассникам тоже не приносят успеха. В шарики я играю плохо и потому быстренько проигрываю все свои черные и самые большие красные. В итоге вечером я возвращаюсь домой с пустыми карманами, пристыженный и расстроенный. Боевое крещение. В этом первом классе неприятнейшим образом соединяются трудности с учебой и издевательства одноклассников. — А что это ты такой маленький? — Я перепрыгнул через класс. — Это скорее учительница тебя перекинула. Ничего смешного, между прочим. Такая жгучая смесь непонимания и неудач раздражает обычно самые больные места — от этого вдвойне мучительно. Моими слабыми местами были почерк, внимание и умение сосредотачиваться. Для школьной жизни очень неудобные недостатки. И вот в классе я принимаюсь мечтать, придумываю себе более приятную судьбу. Я — Тьерри Праща[4], одинокий в стане англичан, влюбленный в Изабеллу, гордый борец с несправедливостью. Именно с тех пор я сохранил своеобразную эмпатию ко всем этим детям с дисграфией, дислексией, диспраксией, которых вечно упрекают за ошибки, которых они просто не могут не делать. От которых требуют невозможного, быстро и последовательно выбивая их из колеи и сбивая с толку. Во втором классе я перешел в другую школу, но ничего не изменилось — те же неловкость и неуклюжесть, то же невнимание, в результате которого день кажется бесконечно долгим; поневоле начинаешь нервничать и суетиться. Лет десять назад я встретил одну из моих воспитательниц в детском саду, она пришла на консультацию к моему тогдашнему начальнику. Растрогавшись от нашей встречи, она призналась профессору Режи де Виллару: «Он такой был славный малыш, но в классе должен быть только один такой ребенок, не больше». По легенде, он ответил: «То же самое — среди больничного персонала». — 8 —
|