Пучина людская

Сразу за огородами, сколько видел глаз, бушевало пшенич­­ное поле. Чистотой и золотистым цветом оно украшало село. Но на этот раз что-то с ним случилось: от края до края, сколь­ко было видно, всё покрылось чёрной тучей. Металлический лязг, грохот моторов, зловещее завывание и шагающая пыль мигом убедили сельчан: немцы. Куда-то бежать, спасаться или за­щищаться не было возможности, поскольку вокруг села реки и болота, а в самом селе – женщины и дети. Из мужчин оста­лись только те, кто нестройным шагом на вытянутых руках не­сли наступавшим расшитое полотенце с хлебом и солью.

Уже через сутки село преобразилось. По нему пронырливо бегали хлебосольные бывшие свои, переодетые в мешковатую и угловатую чужую форму с повязкой полицай. Они врывались во дворы, выискивали неблагонадёжных, грабили всё подряд, пили самогон и закусывали на ходу, но самое главное – они выгоняли жильцов на отмеченную полосу земли за огородами с теми пожитками, какие можно унести в руках. Извечная кар­тина, переполненная трагизмом поражения и рабства: больнее нет боли, чем смотреть на своё жилище, в котором хозяйнича­ет захватчик, и понимать свое бессилие. В начале сентября но­чи холодные. Продуктов нет, одежды нет, жилья нет, надежды нет, безысходность. Канонада и зарево ночное от горящих изб откатывались на восток и вскоре тишину нарушали только местные взрывы, пожары и стрельба. Казалось, земля погрузи­лась в вечный страх. И когда ночью люди стали околевать от холода, искалеченный ещё в прошлую войну Прохор Еремеев тихо рогаткой заколол часового у штаба, и из его автомата пе­ребил штабистов, немцы, погодя поутихнув с карательными рейдами, разрешили рыть ямы, а многодетным – землянки.

В семье Толи Гордеева остались три женщины и трое де­тей. Старшему шёл четвёртый год. Рыли все! Лопаты конфис­ковали на нужды захватчиков, потому в ход шли подручные средства: миски, котелки, ложки, доски, лемехи от плуга, кое у кого оставшиеся топоры и совсем уже редкие пилы. Тяжкий, голодный и холодный труд, наконец-то, завершился. Успели к первому снегу. В Покрову на 14 октября, чистые снежинки плавно опускались на изрытую землю, и словно скатертью на­крывали, а точнее, скрывали людскую трагедию: почти рядом со своей хатой жили в норе. Пока отцы на фронте били нем­цев, полицаи в тылу уничтожали их семьи.

Землянка получилась сносная. Шесть человек могли, при­слонившись к стене, вытянуть ноги и в таком положении спать. В то время такие желания как умыться или даже помыть руки, переодеться, просушить или сменить бельё, стать в полный рост или выпрямиться лёжа, даже не возникали в силу их не-реальности. Если же ночью кому-то надо по нужде, особенно в сорокаградусный мороз, то это превращалось в невозможное событие, которое здесь лучше не описывать. И так два года земляной жизни. Они, казалось, начались в незапамятные вре­мена и никогда не закончатся. Только летом иногда удавалось искупаться в Десне, да и то, если местный полицейский старо­ста Трепетев Яков соблаговолит разрешить. В результате кожа на теле покрывалась многослойными язвами, мокрыми, липки­ми, невыносимо зудящими с тяжёлым запахом. Немцы сторо­ной обходили местных, закрывали нос и сплёвывали густую слюну. Уже после изгнания врагов на излечение были потра­чены долгие годы и мучительные процедуры из трав, соков деревьев, печной золы и отходов животных. У некоторых по­ражённых, часто не заживающие очаги, остались на всю жизнь.