Пучина людская

„Сундук-то большой?” – спрашиваю. Василий Карпович медленно возвращался из своего славного боевого прошлого, навел на меня глаза, с трудом вспоминая начало разговора и подтвердил: „Большой-то большой, а носить нечего, всё в таких трудах добытое давно моль съела, так, что от моих заслуг осталась горькая досада: смолоду ломал, следил, до­носил, думал, выстрою, потом успею, добегу, и добежал до злобности, разрухи, нищеты”. Коль уважишь одежонкой, надену, носить буду, в церкви помолюсь и соседом стану добрым! На том и порешили! На худых плечах Карповича свитер обвис и брюки подобрать пришлось, в рубахе подвер­нули манжеты, но всё равно человек повеселел, преобразился и стало видно по всему, что и он был когда-то молодым.

Уходило время, события сменялись чередой, отодвигая все дальше в прошлое и разговор и передачу вещей, и трагикомизм его уполномоченной жизни. Однажды встречает меня как-то утром, заговорщицки манит пальцем, по сторонам косит гла­зами, взмок, перешёл на шёпот, прислонил небритую щеку к моему уху и страдальчески играя губами, сочуственным тоном: „Ну что? Она ушла?” „Кто она?” „Твоя первая жена приходи­ла, взяла палку, плача, хотела окна бить, но я не дал, я стою на страже, ведь я сосед, не дам тебя в обиду!” Извините, Карпович, бегу! На минуты счёт, спешу, вечером зайду! Днем жена звонит: „Какой-то Карпович чудной, про твою жену твердит, будто окна все разбила, ты вставлял при нём стекло, а она меня искала, бегала и верещала. Пальцем тыкала в пе­сок, начертила крест на воротах, из травы повесила пучок, каблуком ромашку раздавила, на крылечке села: выла, выла! Горевала, убивалась и грозилась, и орала, а потом ... пропала!”

Ну дела! Моя первая жена десять лет, как другому отдана, и живет она теперь то ль в Детройте, то ль в Ромнах! Не жена ему нужна, а женщина чтоб гибельную ревность в душе под­нять, перессорить нас, а самому из-за забора наблюдать, гор­диться последней старческой интригой и радоваться, что, как прежде, в курином сражении, снова находится в водовороте событий, опять чьи-то судьбы в его руках и он ещё может ого-го сколько всего ... После того, как стала понятна суть интриги, решился, подхожу: „Так, сосед, на моё добро свой верх кладёшь?” Ответил кратко: „Не люблю в долгах ходить, отдаю всегда, в одной манере, как смолоду в характер взял, да что бывает слаще, чем себе подобных гнуть и повелевать?”

Мошеннику неоткуда взять сведения о жертве, их может дать только сама жертва, она их и даёт. Рассказами, внешним видом, вещами, манерами, выражением глаз, привычками. Эти людоведы постоянно поддерживают форму. Им заметить объект, пригодный для обработки, несложно. Каждый может вспомнить случай из своего прошлого, когда, находясь в тол­пе в подавленном состоянии, будучи больным или расстро­енным, немедленно привлекал к себе сонмы ворожей, гада­лок, знахарей, прорицателей, колдунов, советчиков и прочих разновидностей обирал. Толпа большая, а за рукав хватают вас, следовательно, это предостережение, предупреждение о собственном неблагополучном состоянии и возможном про­никновении врагов в вашу зону безопасности, что может привести в случае непринятия мер к потерям, позору, гибели. Проблема первого контакта с незнакомцем тянется, видимо, с пещерных времён, однако, надёжных рекомендаций пока нет. Древние, например, изобрели такую формулу контакта: здо­ровье важнее родословной, одежда важнее здоровья, манеры важнее одежды, запах важнее манер – не быть, а казаться. В первые мгновения упускаются из виду важные особенности человека, но сейчас, в момент знакомства непроверяемые, громоздкие и многосторонние. Оценивается человек по пер­во­му впечатлению, по возникшей вдруг мимолетной симпатии, причём для этого не так важны его фактические достоинства или недостатки, а то, как он подаёт себя, как кажется, какое производит впечатление. Конечно, позже всё станет на свои места, но это будет потом, хотя “потом” может и не быть. Ведь мошенник как раз и конструирует обработку жертвы на вдохновенном романтизме короткой встречи. Что будет после неё, его не заботит, т.к. “после” никогда не наступит. Вернее, оно наступит, но совсем не такое, как мыслится в кругу лю­дей, дорожаших своей репутацией, имеющей иногда большее значение и влияние на судьбу человека, чем богатство, обра­зование и заслуги. С приходом этого “после” жертва перехо­дит в режим бегания, причитания и поношения плохих людей, очень редко винит себя, ещё реже принимает случившееся как урок на будущее, а Паразит торжествует. Для него этот момент – очередная веха в вечном утверждении торжества интеллекта мошенника, который не признаётся противником, над интеллектом самого противника, не способного осознать, что его окрутили не случайно, а переиграли, причём это сде­лали на основании данных, бесплатно, во вред себе и добро­вольно, предоставленных врагу самим противником.