Иная жизнь

Каким же образом поселилась во мне неистребимая тяга к неизведанному, за которую не раз приходилось расплачиваться по-крупному? Истоки этого проследить трудно.

Знаю только одно, что читать научился очень рано, и перед учебой в школе уже перечитал немало взрослых книг. О классическом воспитании в семье "врага народа" не могло быть и речи. Семья (мама, младший брат, бабушка) едва сводила концы с концами. В принципе, я воспитывался сам, посещая, кроме школы, различные кружки в Московском доме пионеров - поэтический, хореографический, изобразительного искусства, и читал, читал все подряд.

Но когда же все-таки в меня вселилось нечто, заставившее бороздить глубины на исследовательской подлодке, нырять в акваланге с заводским номером один, цепляться с кинокамерой за движущийся рыболовный трал, погружаться на остов затонувшего фрегата "Паллада", искать, где в действительности покоится сердце фельдмаршала Кутузова, вторгнуться в необъятную целину проблемы "летающих тарелок"?

Где-то в середине восьмидесятых годов Алла пригласила меня на автобусную экскурсию по булгаковским местам. Тогда вся Москва зачитывалась "Мастером и Маргаритой", рожденным заново журналом "Юность". Место старта - на Неглинной улице, на задворках Малого театра. А первая остановка, как объявила экскурсовод,- у места, где Михаил Афанасьевич Булгаков устроился на свою первую московскую службу. И автобус не спеша выруливает через Сретенский бульвар в Бобров переулок к подъезду No6 огромного старинного дома, известного москвичам как "дом России". Я заволновался. И повод для этого был основательный. В доме, у которого остановился автобус, я родился. И как раз в подъезде No6. Мне стало совсем не по себе, когда услышал, что литературная контора, приютившая писателя, размещалась на четвертом этаже. На том же этаже произрастал и я. "Скажите, пожалуйста, а какой был номер у квартиры, где размещался офис Булгакова?" - спросил я и не узнал своего голоса. "Номер шестьдесят четыре". Напряжение пошло на убыль. Я проживал в квартире шестьдесят шесть. Но все равно. Этаж был тот же. Лифт и лестница - те же. То есть можно говорить об общем жизненном пространстве, которое, как полагают некоторые психоаналитики, способно вырабатывать общность психического склада. Именно здесь еще несмышленым мальчишкой я поневоле впитывал неистребимую булгаковскую ауру.

А может быть, приобщение к Тайне произошло иначе? Я не забуду ту белую ночь на Белом же море. Теплым летом 1951-го краснознаменная подводная лодка "С-51", где я состоял штурманом, миновав пролив, именуемый на Севере горлом, ходко шла в надводном положении на Архангельск. Мы достаточно удалились от своей базы в Кольском заливе и с удовольствием направлялись отрабатывать совместные задачи с Беломорской флотилией. Здесь стояло нормальное российское лето и вольготней дышалось, чему немало способствовало и отсутствие глаз начальства. Я нес вахту на ходовом мостике и заметил нечто в воздухе. Сигнальщик завопил: "Самолет слева десять, угол места..." - "Отставить доклад" - прервал я, потому что в бинокль видел не самолет, а самый что ни на есть пароход с трубой посередине и шапкой дыма. Да, да, в небе плыл стандартный лесовоз класса "Либерти". Мы сближались с фантомом, с изображением судна, которое на самом деле находилось где-то за горизонтом вне пределов видимости. Это было одно из редких явлений природы - мираж. Все выглядело красиво и величественно. Появившийся оранжевый зонт солнца, белесая гладь моря, разрезанная кильватерным следом подлодки, и "летучий голландец", а точнее "летучий норвежец", рожденный оптическим эффектом преломления лучей. Недоставало только мажорной музыки. Но она возникала внутри каждого, кто благоговейно взирал на эту композицию. Помните, как в романсе: "И мы, как путники, обмануты миражем..." И верхние вахтенные, и вышедшие покурить перед сменой матросы - всего человек семь - завороженно воспринимали этот естественный обман, очищали увиденным свои прокуренные и закомплексованные души и растворялись в огромности и непознаваемости мира.