— Откушайте, сударь. — Никольский налил водки до половины большого бокала и переставил его ближе к Манакину. — Товарищ кто будет? — спросил Манакин, с улыбкой глядя на Никольского. — Я буду товарищ Никольский, — ответил он и, не вставая, протянул руку. — Товарищ Манакин, — серьезно сказал Манакин, осторожно вложил пухлые пальцы в руку Никольского и мелкомелко ее потряс. — Имя-отчество Данил Федотыч. — Леонид Павлович, — решил уточнить и Никольский. — Да вы пейте бокальчик-то. Манакин выпил — глотками, как воду из стакана, и на лице его ничего не отразилось. Не стал он и закусывать. Аарон-Хаим Менделевич был в восторге: — Молодец, Манакин! Пусть ответственный товарищ из Москвы знает, как Манакин уважает нашу родную любимую московскую водку! Так сказать, да здравствует нерушимая дружба народов и монолитное единство нашего общества! Манакин не обращал на него внимания. — Товарищ Никольский, — удовлетворенно повторил он. У него получилось «товалисникосски». — По какой линии? — спросил он затем. Голос Манакина был высокий, хрипловатый, с какими-то стертыми, незначащими интонациями. — По административной. Курирую, — отвечал Никольский, которому было наплевать, как Манакин воспримет его слова. Но тот, похоже, воспринимал их должным образом, кивал головой и с уважением смотрел на Никольского. — А он у нас по партийной, — продолжал Финкельмайер возносить своего знакомого. — Манакин — инструктор райкома, во! Проводник любых решений в народную массу! Манакин всей тушей повернулся к Финкельмайеру и все тем же бесцветным голосом возразил: — Заведуюссий отделом культуры. С пятнадцатого января, товарищ Финкельмайер. Аарон-Хаим замер… Челюсть у него отвисла, птичий глаз уставился на Манакина. — Вэй! Вэй'з мир!.. — наконец прошептал Финкельмайер. — Так вот оно что, Манакин?.. Никольский ковырял вилкой в мясном. Паясничает или в самом деле испугался? — подумал он о Финкельмайере… И что у него за дела с этим окороком? А дела у них были, это чувствовалось по всему, Манакин неспроста подсел к их столику… Что ж, пусть поговорят, мне ни к чему, у меня своих забот хватает. — Прошу извинения, — церемонно сказал Никольский и встал. Он прошел в гостиничный вестибюль, разыскал туалет. Выйдя из кабинки, долго мыл руки, при этом вглядывался в висевшее над раковиной зеркало. Из зеркала на него смотрело лицо человека, с которым у Никольского было что-то связано, но он не мог сообразить, что именно. Это было одутловатое, с круто изогнутыми уголками рта и потому немного неприятное, презрительное лицо. И глаза нагловатые, а веки набрякли и красны от курева и бессонницы, под глазами мешки. Правда, у этого типа, кажется, должен быть профиль классически-правильный, по височкам струится благородная седина, но тем паскуднее… «Старый хрен, наследственный бабник», — процедил Никольский, и наглая рожа в зеркале покривилась. — 9 —
|