Все молчали. За последнее время они научились молчать. Вода была теплой. Хотелось хоть малейшей прохлады, но прохлада была только где-то возле дна, не выше колен. Впрочем — и за то спасибо. Взобравшись по срезу противоположного берега, они обулись и пошли через заросшую кустарником пустошь, наискосок, туда, где, по их расчету, можно было углубиться в горы без проблем. Под ногами скрипел песок, лошади ступали почти неслышно. Глаза привыкли к темноте, но различали слабо. Когда за спиной громыхнуло и все вокруг на миг осветилось, хотя и неярким светом, красноармейцы обернулись и увидали уже оседающий взрыв, тускнеющее пламя, озаренное свечением сгорающего воздуха. Потом все погасло: там нечему было гореть. — Как ты считаешь, — тихо сказал Медведев Чапе, — почему немцы вдруг отступили? — Тут все просто, Саня, — сказал Чапа, и положил руку на его высокое плечо. — Думаю, то був нам знак, що Господь имеет на нас вiды. А по-простому — ще якусь роботу. У Сани отпустило в груди; он даже улыбнулся. — Ты в самом деле так думаешь? — А як же!.. — сказал Чапа. Почему я написал эту книгу второй раз Мне было десять лет, когда я увидал тот дот. Не помню, куда мы ехали, как оказались в том месте. Уже два года, как закончилась война. Из концлагеря мы возвратились в дом родителей моей мамы, в дом, где прошли ее детство и юность. Наш дом был взорван еще в 41-м, я туда ходил однажды. Огромная груда кирпича, из которой торчали железобетонные балки, следы пожара на уцелевшей внутренней стене. Правда, тротуар был расчищен и рельсы посреди улицы блестели. Потом, когда на месте руины появился безликий шестиэтажный дом, построенный пленными немцами, я катался по этим рельсам на трамвае. Трамвай был деревянный, с открытыми подножками, с которых мы лихо соскакивали на повороте под визг колес. Следы войны были повсюду. В сквере на Красноармейской стояла зенитка. Разумеется, не на колесах, а на станине, иначе ее бы укатили. Возле нашего дома на Немецкой, прямо под окнами, была свалка воинского лома: трупы самолетов, танков, пушек и броневиков; ну и всякое безликое железо. Свалка поднималась до второго этажа и тогда казалась мне очень большой. Помню, что мне нравилось забираться в кабину «мессера». Все, что можно было ободрать, там давно исчезло, но воображению много не надо. Помню надпись «HALT» (дальше неразборчиво — размыли дожди), набитую известкой по трафарету на кирпичной стене конторы извоза. Извоз был сразу за нашим сараем; он обслуживал Владимирский рынок и толкучку. Лежа на крыше сарая, можно было наблюдать за извозчиками, совершенно особой породой человеков. Позже, читая Исаака Бабеля, я понял, чем они меня доставали. Двор был залит лошадиной мочой и усыпан какашками. Я ни разу не видел, чтоб их прибирали. — 444 —
|