Бандиты и бабы

И вдруг. случилось то, что повлияло на меня, моё творчество, на всю оставшуюся жизнь. Если бы за историю, которую я тебе сейчас рассказываю, взялся какой-нибудь известный режиссёр, могло бы получиться неплохое фестивальное кино, эдакое кино «не для всех». Но без лишнего умничания, как это часто бывает в фестивальных якобы шедеврах.

— Ну, ты заинтриговал. Давай уж рассказывай. Только сначала выпьем для лучшего моего восприятия и твоего самовыражения.

Мы сидели с Сашкой в одном из самых дорогих ресторанов Москвы. Мы могли себе это позволить. Два пожёмканных юностью плейбоя вспоминали те счастливые годы, когда их пожёмкали. Однако несмотря на пожёмканность, мы ещё могли иногда позволить себе выпить. А то и напиться! Редко, конечно, но всё-таки. Разве это не счастье, когда в жизни уже многое понимаешь, а здоровье ещё не всё потеряно?

Русский человек, когда выпьет, становится ещё более остроумным. Более того, у него есть такая стадия опьянения, когда особенно хочется творить. И творчество это проявляется в застольных рассказах о собственной жизни. Застольные творения бывают гениальными! Да, они приукрашены, художественно привраны. Зато это — настоящие произведения искусства. В тот вечер Сашка мне рассказал историю, которую, как он сам признался, никому раньше рассказывал.

НАША МАША

Я попытаюсь по памяти изложить то, что рассказал мне Сашка, естественно, опуская некоторые из его ярких оборотов по причине того, что эту книжку могут читать и дети тоже. Хотя я попросил бы родителей своим детям её не давать. Жалко искажать истинную мужскую родную речь, особенно когда она передаёт чувства восторженные, сильные, незабываемые… Русский язык без крепкого словца, как арабская кухня без специй, как безалкогольная водка. Сашкин рассказ я запомнил достаточно хорошо, во-первых, потому что у меня профессиональная память, как у человека, которому приходилось запоминать много текстов для сцены. Во-вторых, — что греха таить? — я иногда, не называя Сашкиной фамилии, пересказывал эту историю в компаниях близких мне друзей.

Чтобы не затягивать повествование, буду порой опускать свои вопросы и вклинивания в его воспоминания. Итак, возвращаюсь к Сашкиному рассказу…

* * *

Было уже поздно, Миха… Я, повторяю, был здорово разозлён разговором с Пашей. (Первым меня стал называть Михой Лёня Филатов. Многие так и продолжали ко мне обращаться в память о нём и о нашей всеобщей с ним дружбе.) Особенно бесило собственное бессилие. Прости за тавтологию… Судя по всему, мне предстояла бессонная нервная ночь и нехватка сигарет под утро.