Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования.

[187] В. К. Кюхельбекер, Путешествие. Дневник. Статьи, Л., 1979, стр. 453.

[188] Ю. Н. Тынянов, “Пушкин и Кюхельбекер”, в кн.: Ю. И. Тынянов, Пушкин и его современники, М., 1979, гл. 9—12 (стр. 266—288). См. также Б. М. Гаспаров, Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка, Wien: Wiener slavistischer Almanach, Sonderband 27,1992, стр. 67-73.

[189] A.C. Пушкин, Полное собрание сочинений в 10 томах, т X, М.—Л., 1949, стр. 194.

[190] Noam Chomsky, Syntactic Structures, 's-Gravenhage: Mouton, 1957, § 2. Соответственно, задачей порождающей модели языка, по Чомскому, является построение системы правил, порождающих любое правильное предложение данного языка и не порождающее неправильных предложений; критерием оценки всякой модели языка может служить то, насколько ей удается приблизиться к этому идеалу.

[191] И. И. Ревзин, Метод моделирования и типология славянских языков, М., 1967, стр. 66—70.

[192] Б. М. Гаспаров, “Несколько замечании о понятии языковой правильности”. — Труды по знаковым системам, 5, Тарту, 1971.

[193] Связь авангардного слома канона с пониманием самого этого канона как непреложно заданной реальности наглядно проявляется у Шкловского: “Нарушение канона возможно только при существовании канона, и богохульство предполагает еще не умершую религию”. (Ход коня. — В. Б. Шкловский, Гамбургский счет. Статьи—воспоминания— эссе, 1914—1933, М., 1990, стр. 89). Эта идея по прямой линии наследования перешла от формального метода к структуральной поэтике, с ее пониманием инновации как значимого отклонения от системы (Ю. М.Лотман, Лекции по структуральной поэтике. Введение. Теория стиха, Тарту., 1964,1:5 [гл. “Искусство как семиотическая система”]). И наконец, в постструктуральный период она находит продолжение в концепции “боязни влияния” Блума (Harold Bloom, The Anxiety of Influence: A Theory of Poetry, New York: Oxford University Press, 1973).

[194] В. Хлебников, Собрание произведений, под ред. Н. Степанова, т. 2, Л., 1929, стр. 36.

[195] Бенедикт Лившиц выразительно описал своеобразный симбиоз футуристов и их неустанного и язвительного критика — Корнея Чуковского: “О чем нам никак не удавалось договориться, это о том, кто же кому обязан деньгами и известностью. Чуковский считал, что он своими лекциями и статьями создает нам рекламу, мы же утверждали, что без нас он протянул бы ноги с голоду, так как футуроедство стало его основной профессией. Это был настоящий порочный круг, и определить, чтб в замкнувшейся цепи наших отношений является причиной и что следствием, — представлялось совершенно невозможным”. (Б. Лившиц, Полутораглазый стрелец. Воспоминания, М., 1991, стр. 137).