Сборник статей

Ученость для меня не значит ничего,

ибо я есть огнепад

и взгляд мой расщепляет, подобно молнии.

Гляди, я ему медлить не позволю.22

А в строчках:

Найти вдохновение в пламени

Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя,

нам, вроде бы, слышится отзвук "благословенного жела­ния" Гете, но и здесь Рильке говорит о чем-то другом. Смер­тоносное пламя несет с собой потрясающую метаморфозу, но вещь может превратиться во что-то другое только тогда, когда она удаляется от нас; чудо происходит только тогда, когда "становится невидимым".

Мы противопоставили отвердению и хаосу содержащий жизнь и смерть принцип трансформации. Данное стихотво­рение возносит эти антитезы в царство невидимого; пламя пожирает их субстанцию, о чем Бог и говорит Иоанну на Патмосе:

И я попробовал одну из их вещей, чтобы проверить, нужна ли мне она -То, что горит, то - настоящее.23

Вещь доказывает свою подлинность только самопожерт­вованием, только смертью в испепеляющем пламени. "Стремление к преобразованиям" (дословно; "волевое желание преобразований"), о котором идет речь в первой строчке, доступно только тому, кто полностью готов к само­пожертвованию. Ибо трансформация, явление, которое происходит вопреки всякой воле, может быть "вызвана усилием воли" только тогда, когда имеет место готовность умереть. Человек, способный на глубокое озарение, знает, что подлинная жизнь проживается не произвольно, а управ­ляется тайными нитями невидимых образов: "Ибо, мы в образах живем по настоящему";24 но даже это утверждение кажется слишком уж определенным, слишком уж "долговеч­ным", поскольку "в движении жизни" божество больше всего любит "поворотный момент".

В данном случае, пламя и жертвоприношение не означа­ют ничего враждебного миру и земле, впрочем (хотя мы и использовали это слово), они не означают и жертво­приношение в его обычном смысле. В данном случае, их значение близко значению иудейского корня слова жерт­воприношение: imp, а именно "подходить ближе", при­ближаться к Богу. Во время этого приближения к Богу душу и охватывает пламя, но этот смертоносный жар как раз и является поворотным моментом, в котором жизнь произрас­тает из смерти. Ибо бытие в точке поворота жизни, как стран­но и глубоко метафорически сказано в стихотворении, явля­ется также и бьющим ключом. Созидающий дух-источник обожает момент поворота жизни и Знание дается тому, "кто бьет ключом".

Подобно акту воспроизводства, в важнейшем, творческом акте, "бьющем ключе" содержатся как жертвоприношение и приближение, так и совпадение жизни и смерти. Точка, нахо­дящаяся точно посередине между двумя полюсами, точка, в которой напряжение порождает третий более высокий эле­мент, и является "моментом поворота". Этот постоянно бьющий ключ есть вечная метаморфоза и, подобно жизни и смерти, он также есть вечная жизнь, в которой нет ничего вечного. Именно непроизвольный характер этого потока рас­крывает благодать трансформации, которая, как бы появив­шись издалека, проникает в человека и проходит сквозь него. Таким образом, творческий человек осознает себя, как "устье", сквозь которое проходит то, что родилось в самых глубинах земной ночи. В этом потоке творчества происходит нечто очень важное, что не воплощено в своем источнике, поскольку он есть "тайна", или в творчестве, поскольку оно временно и потому обречено на смерть. Только та точка источника, в которой поток вырывается из тьмы на свет и является, одновременно и тьмой, и светом, является пово­ротной точкой перехода и метаморфозы. Ее нельзя найти и зафиксировать; в любой момент она является творением из ничего, независимым от своей истории, и, будучи чистым настоящим, она независима, как от своего прошлого, так и от будущего.