|
Хроникер протянул руку над спинкой дивана, поискал звонка и, найдя его, подавил пуговку. Явился сонный, вялый, утомленный лакей. На всей его измученной фигуре как бы тяготело целое столетие закусочных и питейных преданий того заведения, в котором он служил и столетний юбилей которого только что праздновался. Лицо его выражало огромное утомление, и казалось, что он утомлен именно этим бесконечным, сто лет не прерывающимся служением образованному российскому обществу, которое даже и есть-то путем не хочет и от которого никакого толку не выходит. Появление слуги подействовало на посетителей еще более удручающим образом. Он молчаливо ожидал их приказаний, но никому из них ничего не приходило в голову. – Что ж, – сказал, стараясь быть бодрым, земец. – Есть, что ли, будем? – Я уж, право, не знаю! – полусонно пробормотал хроникер. – А вы, Харитонов? – Мне все равно! – То есть что же это – все равно? Будете есть или нет?.. – Так чего ж? Пожалуй… Ну, буду! – Дай карточку! Лакей подал книжку прейскуранта кушаньям и винам, и долго она ходила по рукам без всякого результата. Земец, перелистывая ее из страницы в страницу, перечитывая из строчки в строчку, расстегнул свой жилет, думая, что желудок, почувствовав некоторую свободу, сам потребует какого-нибудь кушанья, но желудок безмолвствовал и ровно ничего не хотел… – Ну, я потом! – сказал, наконец, земец, передавая книжку хроникеру. Но и тот решительно не знал, что ему нужно, и, пересмотрев книжку, положил ее на стол и сказал: – Чорт его знает… Не знаю! – Вы, Харитонов? – Пожалуй, съем бифштекс. – Вот желудок! Бифштекс? Харитонов только захохотал. – О, молодость! Ну так как же мы-то? Ведь нельзя так, уж поздно! – Ей-богу, мне все равно! – Чорт знает что такое! Дай-ка карточку-то!.. Лакей, все время терпеливо ожидавший приказания и переминавшийся с ноги на ногу, вероятно сжалился над беспомощным положением «господ»; он вежливо наклонился к земцу и с заботливостью старой няньки в голосе проговорил: – А то неугодно ли наваги-с? Только что привезена-с… – А в самом деле!.. Я давно не ел наваги, – радостно воскликнул земец. – Отлично, давай наваги! – Фрит-с? – спросил лакей с тою же заботливостью в голосе. – Чего? – Я докладываю, как прикажете, жареную или же?.. – Конечно, жареную! Почему же, однако, ты говоришь фрит, а не просто – жареная, мол, навага? Слова эти земец проговорил без всякой надобности и единственно только потому, что повеселел; повеселел же он, во-первых, оттого, что захотел наваги, а во-вторых, потому, что на него произвела весьма приятное впечатление тонкая черта заботливой внимательности старой крепостной няньки к балованному барчуку, которая звучала в голосе и видна была в глазах и манере лакея, позаботившегося вывести барина из затруднительного положения. Барчуки, хоть и реформенные, хоть и земцы, а любят, очень любят и до сих пор эту заботливость о себе преданной прислуги и весело чувствуют себя в положении балованных ребят. — 10 —
|