|
– Ну? Что скажете? – поднял глаза на публику Клочков, окончив чтение. – Как? В ответ на это самый старший из гостей, Митрофан Николаич Замазурин, седой и лысый, как луна, поднялся и со слезами на глазах обнял Клочкова. – Спасибо, голубчик, – сказал он. – Утешил… Так хорошо ты это самое написал, что даже в слезы ударило… Дай я тебя еще раз… в объятия… – Отлично! Замечательно! – вскочил Полумраков. – Талант, совсем талант! Знаешь что, брат? Бросай ты службу и изволь писать! Писать и писать! Подло зарывать талант в землю! Начались поздравления, восторги, объятия… Послали за русским шампанским. Клочков растерялся, раскраснелся и от избытка чувств заходил вокруг стола. – Я в себе этот талант давно уже чувствую! – заговорил он, кашляя и махая руками. – Почти с самого детства… Излагаю я литературно, остроумие есть… сцену знаю, потому – в любителях лет десять терся… Что же еще нужно? Поработать бы только на этом поприще, поучиться… и чем я хуже других? – Действительно, поучиться… – сказал Замазурин. – Это ты верно… Только вот что, голубчик… Ты меня извини, но я правду… Правда прежде всего… У тебя выведен Клещев, действительный статский советник… Это, друг, нехорошо… Оно-то, в сущности, ничего, но как-то, знаешь, неловко… Генерал, то да се… Брось, брат! Еще наш рассердится, подумает, что ты это на него… Обидно старику станет… А от него мы акроме благодеяний… Наплюй! – Это правда, – встревожился Клочков. – Нужно будет изменить… Я поставлю везде «ваше высокородие»… Или нет, просто так, без чина… Просто Клещев… – И вот что еще, – заметил Полумраков. – Это, впрочем, пустяки, но тоже неудобно… глаза режет… У тебя там жених этот, Гранский, говорит Лизе, что ежели родители не захотят, чтоб она за него шла, то он против ихней воли пойдет. Оно-то, может быть, и ничего… может быть, родители и взаправду бывают свиньи в своем тиранстве, но в наш век, как бы этак выразиться… Достанется тебе, чего доброго! – Да, немножко резко, – согласился Замазурин. – Ты как-нибудь замажь это место… Выкинь также рассуждение про то, как приятно быть тестем начальника. Приятно, а ты смеешься… Этим, брат, шутить нельзя… Наш тоже на бедной женился, так из этого следует, что он скверно поступил? Так, по-твоему? Нешто ему не обидно? Ну, положим, он сидит в театре и видит это самое… Нешто ему приятно? А ведь он же твою руку держал, когда ты с Салалеевым пособия просил! «Он, говорит, человек больной, ему, говорит, деньги нужней, чем Салалееву»… Видишь? — 15 —
|