|
В общем, ездила я в мой белый дом постоянно. Дети мои его полюбили, как отчий кров. И даже когда я потом хотела было его продать, они бурно запротестовали: — Ты что! Это же наша родина! Родовое гнездо! Вот так. А продать я хотела, уже когда отец Ерм перебрался в Спасо-Преображенский скит — за семь километров от окраины Троицка, а от моего дома — за все восемь. И благословил меня останавливаться прямо у него в скиту, так что дом сделался мне как бы и ненужным. Просто времени не было в нем жить. Так, побудешь летом недели три, и все. А его к тому же стали разворовывать спившиеся соседи, бомжи, солдаты, сбегавшие в самоволку из военной части, которая находилась поблизости… Первый раз налет совершил какой-то мелкий уголовник, только что вышедший на волю после отсидки. Он влез в дом, сложил в наволочки четыре сломанных будильника, старую “Спидолу”, растеряв из нее при этом батарейки, раскатившиеся по полу (по их местоположению потом в милиции “вычерчивали траекторию его передвижения по дому”), какие-то старые шмотки, в том числе и допотопную брезентовую курточку, доставшуюся нам от старого хозяина, — в ней мой муж ходил по грибы. И вдруг вор этот наткнулся на початую бутылку спирта “Рояль”, которую тут же и изрядно пригубил. Он ее пригубил, а она его погубила. Потому что он вылез из разбитого окна вместе со своими битком набитыми наволочками да тут же и заснул мертвецким сном. Там его и застукала наша соседка Эльвира. Она позвонила в милицию, и его прямо с поличным перетащили в милицейский грузовичок. Однако вынимать его, спящего и пьяного, из грузовичка и заталкивать в отделение милиционеры затруднились: решили — пусть проспится, а потом своими ножками и дойдет. А он пробудился, обнаружил себя с тюками в милицейском транспортном средстве и, никем не охраняемый, дал деру. Но через день его отловили на ближайшем рынке — в пятидесяти метрах от милиции, где он пытался толкнуть мою прихотливую соломенную шляпку. Бедолагу повязали, вызвали меня давать показания, выяснилось, что он попался уже в третий раз… Первый — это когда он вместе с местным ветераном войны пропил его медаль “за доблесть”. Ветеран на следующий день протрезвел и заявил на собутыльника — дескать, он сам эту медаль не пропивал, а тот мошенник снял у него доблестную медаль с груди и был таков. Второй раз — это когда он вышел на волю и предложил дамочке на вокзале в Троицке донести ее чемоданчик до автобуса. Та согласилась, однако он, ухватив чемоданчик, пустился во всю прыть, причем и она оказалась не промах и настигла его, прихватив по дороге милиционера. И вот теперь он гремел за четыре сломанных будильника и кучу ветоши. Я даже за него вступилась, дурака такого, но помочь ему уже было нельзя. — 5 —
|