|
Итак, неспособность к гневу, особенно к тому гневу, который зовут негодованием, может быть тревожным симптомом, а негодование — хорошим. Даже если оно переходит в горькую жалость к себе, оно может быть неплохим симптомом. Это грех, но он показывает хотя бы, что человек не опустился ниже уровня, на котором такое искушение возможно. Евреи проклинали жесточе, чем язычники, потому что серьезней относились к злу. Посмотрите, они негодуют не только из‑за себя, но и потому, что обижать вообще плохо, неугодно Богу. Всегда, хотя бы на заднем плане, есть это чувство, а иногда оно переходит и на передний: «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение… И скажет человек: „подлинно… есть Бог, судящий на земле!“» (57:11‑12). Это непохоже на гнев без негодования — на животную злобу человека, которому враг сделал то же самое, что он сделал бы врагу, будь он посильней и попроворней. Непохоже, лучше, выше — но и к греху ведет худшему. Ведь именно оно, негодование, дает нам возможность освящать худшую из наших страстей. Именно оно позволяет нам прибавить «так сказал Господь» к нашим мнениям и чувствам (наверное, именно это и значит «произносить имя Господа напрасно»). Но и здесь верен закон «чем выше, тем опасней». Иудеи грешили против Бога больше, чем язычники, именно потому, что были к Нему ближе. Когда сверхъестественное входит в человеческую душу, оно дает ей новые возможности и добра и зла. Отсюда идут две дороги: к святости, любви, смирению — и к нетерпимости, гордыне, самодовольству. Одной дороги нет — назад, к пошлым грешкам и добродетелям неразбуженной души. Если Божий зов не сделает нас лучше, он сделает нас намного хуже. Из всех плохих людей хуже всего — плохие религиозные люди. Из всех тварей хуже всего — тот, кто видел Бога лицом к лицу. Выхода нет. Приходится принять эту цену. Даже в самых страшных из проклятий мы видим, как псалмопевцы близки к Богу. Более того, мы слышим Божий голос, чудовищно искаженный плохим инструментом, человеком. Нет, Бог не смотрит так на Своих врагов, Он «не хочет смерти грешника»; Бог не смотрит так на грешника; Он неумолим, как псалмопевец, — но не к грешнику, а ко греху. Он не потерпит его, не попустит, не войдет с ним в сговор. Он вырвет глаз, отрубит руку, если иначе Ему не спасти Свое создание. В этом ярость псалмопевца гораздо ближе к одной стороне истины, чем многие нынешние взгляды, которые тем, кто их исповедует, кажутся христианским милосердием. Она лучше, чем псевдонаучная терпимость, сводящая жестокость к неврозу (хотя бывает, конечно, и порожденная болезнью жестокость). Она лучше, чем доброта женщины‑судьи, которая — я сам это слышал — уговаривала вполне сознательных начинающих бандитов «бросить глупости». Когда после этого читаешь псалмы, вспоминаешь, что на свете есть нравственное зло и Бог его ненавидит. Вот почему я сказал, что голос Его звучит в тех строках, как бы ни искажал его инструмент. — 11 —
|