Что такое буддизм? Исповедь буддийского атеиста

Не только геше Даргье произвел на меня впечатление. Меня тронули вера и мужество обычных тибетцев, которые жили в лачугах, сделанных из бракованных деревянных реек и сплющенных банок из-под масла. Многие из них зарабатывали на жизнь дорожными работами или продажами свитеров, пожертвованных западными благотворительными организациями для Индии. Они прошли вслед за Далай-ламой через Гималаи в Индию, взяв с собой немногим больше той одежды, что была на них; многие были больны и измождены, все с трудом переносили жару и влажность долин. Теперь они жили в бедности в одной из самых бедных стран мира. Но, несмотря на все это, от них исходили необыкновенная теплота, ясность и радость жизни.

Большая часть того, что трогало мою душу в те дни, сегодня представляется мне романтической тоской молодого неприкаянного идеалиста без определенных жизненных целей. Я наделял этих странных, экзотических людей, которых я знал совсем немного, всеми добродетелями, в которых моя собственная культура, как мне казалось, испытывала недостаток. Будучи воспитанным матерью-одиночкой, я подозреваю, что мной также двигало желание обрести отсутствующего отца. Так или иначе, в центре моих запутанных поисков лежала спокойная уверенность, что я столкнулся с чем-то подлинным и настоящим, в чем я не мог сомневаться, но чему я не мог дать адекватного названия. Впервые в жизни мне встретился путь: определенная траектория, которая ведет от замешательства и боли к чему-то, что называется «пробуждение». Хотя я весьма смутно представлял себе, что такое «пробуждение», я встал на путь, ведущий к нему.

...

Так или иначе, в центре моих запутанных поисков лежала спокойная уверенность, что я столкнулся с чем-то подлинным и настоящим.

Впервые в жизни мне встретился путь: определенная траектория, которая ведет от замешательства и боли к чему-то, что называется «пробуждение»

3. Ученик

Я СНЯЛ вышедший из употребления хлев с шиферной крышей и крошащимися стенами на террасе ниже Глен-Мора, большого, но заброшенного дома коллониальной эпохи в лесу близ Маклеод Ганда. Я срезал свои длинные набитые вшами волосы, сократил количество выкуриваемого гашиша, накупил четок и начал расшифровывать тибетский алфавит. Я соорудил алтарь из старой коробки из-под фруктов, на которую я поставил дешевую статую Будды, а вдоль нее пристроил покоробившиеся черно-белые фотографии Далай-ламы, его старшего и младшего наставников и геше Даргье. Каждое утро я наполнял водой семь медных чашечек и вместе с масляной лампадой и ароматической палочкой подносил их буддам и бодхисаттвам десяти сторон света. Почти в одну ночь я стал благочестивым и серьезным семинаристом. Читая мантры, с книгами и деревянной доской для письма в сумке на плече я спускался вниз по крутой, каменистой дороге к Библиотеке и все утро сидел со скрещенными ногами перед геше Даргье, старательно записывая все, что он говорил. Каждый день проживания в деревне я давал уроки английского в обмен на занятия по тибетскому языку. Потом возвращался в свой хлев, чтобы разбирать сделанные утром записи при тусклом свете керосиновой лампы, заучивать словарь и экспериментировать с медитацией.