|
Участники этой сцены словно бы застыли в трепетной тишине. Наконец шейх тихо сошел г сабли. Старик, не двигая телом, поднял саблю обеими руками. Затем большим пальцем он провел по телу там, где была сабля, и встал. Все увидели, что на теле не осталось ни царапины. Присутствующие, охваченные неописуемым чувством, дрожали. Стояла полнейшая тишина. Саблю вывесили на всеобщее обозрение. Дервиши выстроились для последней священной мусульманской молитвы. Мои друзья-турки спустились вниз и присоединились к ним. Эта последняя молитва самая длинная, состоит из тринадцати рикаас, или двойных падений ниц, и продолжается около двадцати минут. Ощущение было двоякое: силы и умиротворения. Я остался один в галерее и задумался. После ритуала приятель, приведший меня сюда, позвал меня вниз осмотреть саблю, которая, вне всякого сомнения, была той самой. На ней не осталось следов крови, и она была острой, как бритва. Я никак не мог объяснить то, что я видел. С тех пор я много раз наблюдал подобные демонстрации и не сомневаюсь, что возможно путем особых упражнений приобрести экстраординарную власть над человеческим телом. Мусульманская религия начинала очень интересовать меня. Мальчиком я разочаровался в христианской религии из-за постоянных склок и раздоров вокруг нее. В школе у нас было два преподавателя Божественного, один из высокой и другой из низкой англиканской церкви. Первый был мягким глупым старым священником, но второй оказался непримиримым фанатиком. О Римской католической церкви он говорил такое, что нельзя слушать школьникам. С большим удовольствием мы слушали миссионеров-проповедников, которые с потрясающей уверенностью в своей правоте вещали о несчастных язычниках и их бедственном состоянии. Я, как и многие мои товарищи, был не прочь оказаться язычником. Когда я рассказал об этом родителям, мать, всегда ненавидевшая лицемерие, заметила: «Большинство англичан - лицемеры, особенно английские священники». Отец добавил: «С религией было бы все в порядке, если бы не было священников и миссионеров, причем последние - наибольшее зло». Мальчиком он учился в Лэнсинг-колледже и испытывал религиозное давление. С тех пор он невзлюбил любую провозглашенную религию и сделал все возможное, чтобы защитить нас, детей, от навязывания нам определенных верований, против которых впоследствии мы могли бы протестовать. Поразительно, но я вырос без ощущения реальности христианства. Готовясь к конфирмации, я поставил в тупик викария вопросами о конфликтах между церквями и оправданием миссионерства. Я ничего не понимал в Евангелиях и ходил в церковь, чтобы угодить остальным. В то время я еще не встретил никого, священника или мирянина, который бы обладал истинной верой и руководствовался ею в своей жизни. — 34 —
|