|
Я иду по знакомой улице, знакомого города, к знакомому двухэтажному дому. Окно на втором этаже. Лицо в окне мелькает лишь на минуту, и вот она уже со мною во дворе. – Прости, сестра, – крик рвется с рыданиями наружу, – прости! Я нарушила вечный кодекс, употребила Силу во зло! И нет мне оправдания, думала защищаю любимого… Ради недостойного ударила сестру! Нет мне прощения… – Сестра… Мы обе любили его, недостойного. Что делать, мы обе любили его. Садимся на скамью, обнимаемся голова к голове, и проносятся картины-видения. Из моей жизни? Из ее? Картины поруганной любви, раскиданного на потребу тепла, тайны, розданной толпе лениво-жаждущих нелюдей. – Прости, – рыдаю я. – Прости, – кричит она. Мы сидим на скамье, лица подняты ввысь, и просим прощения… Друг у друга ли? Или у Того, Кто имеет право судить?… Темная комната, молодая женщина лежит лицом к стене. Не видеть!!! Не слышать!!!! Не чувствовать!!! Если умереть нельзя, то и жить ни к чему. Лишь бы дотянуть вот так… не дыша, не живя, до последней черты, до последней муки. Воздух черный, густой Мне уже не вдохнуть Мрак надежды пустой Как надгробье на грудь Моё время пришло За ошибки платить Душно, страшно, темно В голос хочется выть Смотришь с болью в глаза, Просишь не умирать. Высыхает слеза Мне б дыханья набрать Я б хотела бы вся До конца умереть Но обязана я Это тело терпеть Я умру, но не вся Только светом глазниц Только связью с тобой Только взмахом ресниц. Это тело продолжит без меня уже жить Будут мышцы и кожа За ошибки платить. Без любви, без надежды, Без дыханья, без слез, Я надену одежды Внутрь шипами от роз. Оплачу я ошибки Все одну за другой. Без души, без улыбки, Без тебя, мой родной. Я сажусь на кровать, глажу ее по спине, обнимаю. Я знаю эту боль, я понимаю… Она рыдает, уткнувшись мне в плечо. Я вижу ее на пыточном кресле. Из не вырывают ее плоть, ее ребенка, выбравшего ее тело себе домом, и не получившего ее согласия… Выдирают его железными, холодными крючьями, по ее согласию, по ее просьбе. Уже не жив крошечный кусочек ее не сложившегося счастья, а она не кричит, не стонет, не чувствует своего права на боль. Я глажу ее по голове, кричи! Это только твоя боль. Он ее уже не чувствует. Он там, где боли нет. Больно только тебе, кричи, можно. Выкричишь боль, с ней уйдет вина. И она кричит. О Великий Боже!!!! Как же она кричит!!!! Нет не волком, не птицей раненной, она кричит. Потоком лавы кипящей сносящим города на пути. Этот крик нельзя вынести, все глохнет вокруг. И больше не рвет душу звук, а только лицо – перекошенная маска с огромным распахнутым ртом, выпускающим в мир всю боль всех женщин, потерявших своих чад, по своей ли воле, по чужому умыслу. За все времена, с рождения мира… — 100 —
|