Когда невозможное возможно. Приключения в необычных реальностях

К тому же я, хотя и менее глубоко, имел дело со многими практиками, которые так или иначе связаны с холотропными состояниями сознания. Я много общался с антропологами и при­нимал участие в священных церемониях различных культур в различных частях мира, в том числе и с применением таких гал­люциногенных растений, как пейот, аяхуаска и различные гри­бы. Я общался с представителями различных племен Северной Америки, Мексики, Южной Америки и африканскими шама­нами и целителями. Я также много общался с последователями различных духовных практик, в том числе направлений буддиз­ма випассана, дзен и ваджраяна, сиддха-йоги и тантры, и даже христианского ордена бенедиктинцев.

Другой областью, всерьез и надолго привлекшей мое внима­ние, стала танатология, достаточно молодая дисциплина, изу­чающая состояние клинической смерти и психологические и ду­ховные аспекты смерти и умирания. В конце 60 — начале 70-х я принимал участие в большом исследовательском проекте, изу­чавшем воздействие галлюциногенотерапии на людей, умираю­щич от рака. Я также должен добавить, что лично знаком с не­сколькими великими психологами и парапсихологами нашего века, пионерами лабораторных исследований сознания, и пси­хотерапевтами, которые разработали и применяли на практике сильнодействующие формы экспериментальной терапии, вызы­вающие холотропные состояния сознания.

Мое первое знакомство с холотропными состояниями созна­ния оказалось весьма непростым и требующим напряжения всех сил, как интеллектуальных, так и эмоциональных. В первые годы моих лабораторных и клинических исследований психоделиков я ежедневно сталкивался с большим количеством переживаний и наблюдений, к которым совершенно не был готов, несмотря на всю свою медицинскую и психиатрическую подготовку. Фак­тически, я чувствовал и видел вещи, которые с точки зрения на­учной картины мира (на ней я вырос) были абсолютно невоз­можны и просто не могли иметь места. И все же все эти очевид­но невозможные события происходят сплошь и рядом.

После того как мне удалось преодолеть первый понятийный шок, скептицизм по поводу моих наблюдений и сомнения в том, не сошел ли я случайно с ума, я начал понимать, что, возможно, проблема не в моей способности вести наблюдение или давать трезвую оценку, а в ограниченности современных психологи­ческих и психиатрических теорий и в монистической материа­листической парадигме западной науки. Естественно, это было непросто — прийти к подобному заключению, поскольку мне приходилось бороться с тем благоговением и уважением, кото­рое испытывает любой студент-медик или начинающий психи­атр перед академическим образованием, научными авторитета­ми и впечатляющими научными титулами.