Видеозапись

Такое авторство зрителя, наверное, и делает спорт подлинно большим – обращает в жизненное явление.

И самый массовый информационный жанр, обращенный к спорту, – разговоры о футболе, особенно в пору, когда футбол притягивал к себе, принимал и переплавлял обычные слова и расхожие выражения, превращая их в лексику для легенды и мифа.

Может быть, сегодня нашему футболу в чем‑то и не хватает непосредственной всенародной поддержки – того самого повального увлечения, когда бредили футболом и те люди, что и знали‑то футбол больше с слов Синявского?

Может быть, сегодняшняя щедрость массовых средств информации в чем‑то – будем надеяться, что ненадолго, – и сковало инициативу и творчество болельщика, отучив от разговоров‑домыслов, вроде бы и не обязательных, когда столько специалистов работает на тебя, сообщая подробно о каждом шаге известного и даже не очень известного игрока?

И зритель спорта начинает забывать, что самое массовое средство информации о том же футболе – разговор, живая речь самого народа.

Синявский и был, наверное, идеальным, в первую очередь, собеседником всех болельщиков страны. Ну чего особенного, если вспомнить, говорил он: «…доходит до угла штрафной площадки… удар, еще удар…» Но я и сейчас вижу угол той штрафной площадки: газон, стреловидное смыкание меловых линий и катящийся под ногой форварда мяч…

Потом, через много лет, я это так себе объяснял: сейчас, когда репортажи Синявского воспроизводит магнитофонная лента, поначалу кажется, что прошлое просеялось, не задержав в механических фильтрах памяти тех обертонов, что таинственно возникали в тогдашних трансляциях со стадионов.

Но отдельные, казалось бы, ничего теперь не значащие вне прежнего эмоционального контекста слова странно кристаллизовались…

Повторялся ли Синявский?

Да, конечно, не без этого – но отнюдь не только ностальгией продиктовано распространенное утверждение, что в повторениях этих и таилось не проходящее до сих пор очарование.

Синявский не мог лишить публику удовольствия – угадать ту или иную словесную реакцию комментатора.

А штамп – невооруженным глазом (ухом, простите) различимый штамп – Синявский успевал согреть перед микрофоном своим дыханием. И любой, раздражавший бы в других устах, штамп отпечатывался в нашем восприятии свежо и четко. Как в первый раз.

Самая простая и понятная краска слова у него оказывалась наиболее выразительной.

…В восемьдесят первом году я написал очерк о Хомиче и ввел в него, что казалось мне непременно‑важным, и Синявского.