Первый час совместной работы с Рольфом Герингсом, тренером вратарей «Кельна», был для меня часом откровения. Мячи так и свистели мимо моих ушей – я не мог взять ни одного. Годы спустя Рольф поведал мне: «Ты был полностью раздавлен. От самоуверенности не осталось и следа. Всякое замечание ранило тебя. Ты подпрыгивал за каждым мячом, как белка, и падал на живот, как спелая слива с дерева. Но ты хотел учиться. Это мне импонировало. Как и твоя способность держаться после многочасовых тренировок, будучи полумертвым от усталости. Ты всегда был готов вновь собрать и пустить в дело остаток сил. «Лучше это, чем упираться восемь часов в медницкой», – сказал ты, Харальд. Мне это понравилось». Новоселье в Мехернике, под Кельном. Пригласил Хайнц Флоэ, игрок сборной и звезда «Кельна». Он выстроил себе дом. Красивый, большой, дорогой. Строительством занимался Рюдигер Шмитц, менеджер и опекун Флоэ. Любуясь домом, я мечтал достичь когда‑нибудь того же. – А мог бы я обратиться к Шмитцу? – спросил я смущаясь. – Еще как можешь, – ответил сам Рюдигер. – Тебе нужен менеджер, чтобы внести в твою жизнь и в твою игру дисциплину и уверенность. Шмитцу был 31 год. Мне – 19. Робкий, скромный, обычный парень из провинции. К Рюдигеру Шмитцу я проникся доверием сразу. И ему понравился тоже. Вот только влияние, которое оказывала на меня мать, ему показалось чрезмерным. «Харальд, ты должен держать чуть большую дистанцию по отношению к Дюрену и твоему детству», – посоветовал он. Ему было известно, как сильно я люблю свою мать, и он считал, что в принципе так и должно быть. Ему казалось странным лишь то, что при малейшем сомнении в окружающем мире или в самом себе я искал и находил убежище у нее. «Это же яд, – ругался Рюдигер, – то, что ты каждый раз бежишь утешаться к маме. Даже если ты на самом деле натворил дел. Маменькиным сынкам нечего делать в профессиональном футболе». Я не знал, что возразить, и терялся. «Прямота, честолюбие и даже жестокость – вот нужные тебе качества, – продолжал Шмитц. – Ты должен наконец перерезать пуповину, иначе о нее споткнешься». Стремясь мне помочь, Рюдигер постарался заменить мне поначалу родительский дом, но потом все чаще стал оставлять одного, подталкивая любезно, но энергично в ту жизнь, где я мог рассчитывать только на самого себя. Это был трудный, вымощенный обидами и унижениями путь. И долгое время мне казалось, что требуют от меня чего‑то невозможного. Не слишком почетное прозвище Вертлявый Малыш я заработал себе в воротах между 1973 и 1977 годами. Вайсвайлер, мой тренер с июля 1976‑го, не позволял себе в моем присутствии ни малейшей критики. Он попросту игнорировал меня, чтобы потом выставить на потеху публике. — 17 —
|