Тайная жизнь Карла Юнга

"Религия сердца"
Религия соединилась с германским национализмом в восемнадцатом столетии и вызвала у людей страсть под названием "Пиетизм"14. Эта страсть охватила Шлейермахера в юности, и хотя ему — как теологу и философу — удалось найти свой собственный путь, он говорил, что его идеи оставались очень близкими к этой "религии сердца". Для Шлейермахера высшей формой религии была интуиция (Anschauung) "Целого", непосредственное переживание всего отдельного в качестве части целого, каждой конечной вещи в качестве репрезентации бесконечного. Эта теология была вполне подстать эпохе одержимого природой Романтизма, и временами шлей-ермахеровская риторика, приукрашенная органическими метафорами порожденного природой целого, переходила в пантеизм и мистицизм. К 1817 г. он определенно заразил этим жаром Карла Юнга; то же самое он совершил с целым поколением молодых патриотов посредством своих проповедей, сочинений, а главным образом -посредством переработки реформированной протестантской литургии, которую он сделал более простой, праздничной и народной. В добавок к этому, в течении десятилетия, предшествовавшего его встрече с Юнгом, он опубликовал переводы Платона и — вполне по собственной воле — оказался под сильным влиянием платонизма. Об этом также следует помнить, фантазируя насчет того, что именно передалось исполненному воодушевления молодому неофиту от старшего духовного советчика.
Германский пиетизм был тесно связан с современными ему религиозными движениями, такими как квакерство и методизм в Англии и Америке, а также квиетизм и янсенизм во Франции. Пиетизму, однако, суждено было сыграть ключевую роль в становлении народнического самосознания и национального чувства в политически разобщенных германских землях. Как и идеологии Лютера, пиетизм родился из недовольства ортодоксией, догмами и иерархиями в традиционных протестантских конфессиях, что придавало ему вид радикального лютеранства. Пиетисты отважились усомниться в авторитете и в иностранных интерпретаторах христианства. Они называли свою веру Herzensreligion — "религией сердца". Это было духовное движение, делавшее акцент на чувстве, интуиции, сущности, а также на личном переживании Бога (15). Функция мышления (т.е. сам разум) была умалена, к ней относились с недоверием. Для того, чтобы пережить Бога нужно было принести в жертву интеллект. (Например, согласно графу Николаусу Людвигу фон Цинцен-дорфу, видному пиетисту восемнадцатого столетия, оказавшему влияние на Шлейермахера, а также на таких деятелей нашего века как Рудольф Отто и Герман Гессе, лишь атеисты пытались постичь Бога собственным умом; верные же искали откровения16.)
Мистическое воодушевление пиетистов отражено в некоторых из излюбленных ими метафор по поводу экстатического опыта. Вообще-то внутри должен зажечься огонь Святого Духа, но часто говорилось, что "должно воспламениться сердце". Взамен бездушной, автоматической веры в догму "Христа для нас", они придавали особое значение пламенному опыту "Христа в нас". Некоторые едва уловимые различия имели глубокие последствия для немецкого национализма, ибо вера вырастала не как нечто внешнее, существующее для индивида, а из чувства групповой идентичности и мистического кровного союза на основе общего внутреннего опыта. Отсюда пиетистский акцент на служении другим как способе служения Богу.
Пруссия — наиболее абсолютистское из многих немецких политических образований — приглашала пиетистов в Берлин. Прельщенные тем, что последние отрицали лютеранскую церковную иерархию (угрожавшую легитимности их государства), прусские правители восемнадцатого века признали религиозную философию пиетизма и предоставили убежище многим лидерам этого движения, находившимся в изгнании. Будучи движениями популистскими и бросающими вызов политическому "статус-кво", пиетизм и пангер-манский национализм, несли угрозу как монаршим властителям дюжин германских государств, так и лютеранским церковникам. В свою очередь Пруссии, как сильнейшему из германских государств, была уготована вполне очевидная судьба — быть объединителем Германии, и потому ее краткосрочные цели совпадали с целями этих движений. Николаус Бойль, один из биографов Гете, описал колоссальную значимость этого сближения для двух последующих столетий германской религиозной жизни и политической истории:
Специфической чертой пиетизма, делающей его привлекательным для нас, является его природная симпатия к государственному абсолютизму. Религия, концентрирующая свое внимание на чувстве тревоги (но вовсе не ипохондрии), на этих внутренних переживаниях по поводу сухости или обильности, безнадежности или, наоборот, несомненности любви со стороны Бога, из которой индивид может вывести утверждение о бессмертии своей души; религия, представители которой предпочитают встречаться не публично, а частным образом, в сообществах, группирующихся вокруг харизматической личности, которой совершенно не обязательно иметь духовный сан; религия, игнорирующая все земные (а в особенности церковные) чины и ранги и считающая своей подлинной ролью в реальном мире благотворительную активность, максимально гармонирующую с господствующим порядком... — такая религия была просто таки предназначена для той государственной системы, все члены которой, независимо от ранга, должны были в равной степени служить одной цели, в которой древние права и отличия были упразднены, и в которой церковная оппозиция была особо нежелательной, независимо от того, исходила ли она со стороны самоуверенных прелатов или крикливых энтузиастов, неспособных сохранить свои собственные религиозные жизни17.
К середине восемнадцатого века германский национализм столь тесно сплелся с пиетизмом, что в литературе тех времен стерлось различие между внутренней и внешней Отчизнами18. "Внутреннее Царство Небесное" стало идентичным с духовной почвой германских предков — тевтонской "Землей Мертвых". В этих патриотических религиозных трактатах жертвенные смерти тевтонских героев, таких как Арминий (Херманн Германский, победивший римлян в тевтобергском лесу) и мифический Зигфрид, сопоставлялись с распятием Христа, что уравнивало языческих и христианских спасителей. К началу девятнадцатого века эта идентичность стала еще более явной. Согласно Морицу Арндту, субъективное переживание "Христа внутри" превратилось в немецкую народническую метафору. В своем памфлете 1816 г. Zur Befreiung Deutschlands ("Об освобождении Германии") Арндт взывал к немцам: "Храните в своем сердце немецкого Бога и немецкую добродетель"19. Они так и поступили. К концу девятнадцатого века немецкий Бог пробудился ото сна. и после тысячелетнего междуцарствия востребовал свой трон обратно.
Первоначальная литература о пиетизме состояла из дневников и автобиографий, по большей части порожденных психологическим обращением вовнутрь, расценивавшимся как путь к достижению царства Божьего. В этих исповедальных текстах в центре внимания находится духовная эволюция их авторов. В каждом рассказе драматически акцентируется описание того, что Шлейермахер назвал "тайным моментом", т.е. того потрясающего субъективного переживания, которое полностью поменяло направление жизни индивида и стало центральной и самой яркой вехой в его или ее вере. Это переживание было известно как Wiedergeburt — "возрождение" или "перерождение". Порой эти переживания сопровождались или шли вслед за видениями. Несколько наиболее известных текстов, таких как автобиография Генриха Юнга-Штиллинга, стали частью обязательного чтива среди образованных немцев девятнадцатого века.
Некоторые из этих духовных автобиографий находились в библиотеке того дома, в котором рос К.Г.Юнг (младший) и он цитировал их (например, работу Юнга-Штиллинга) в MDR и на своих семинарах^0. Хотя в целом MDR совершенно непохожи на обычные биографии или автобиографии, рассказанная в них история о духовном путешествии Юнга во многих аспектах схожа с исповедями пиетистов о пережитом ими Wiedergeburt. MDR — это действительно история о юнговском возрождении, однако, в одном пункте эта книга пугающе нетрадиционна: вместо того, чтобы свидетельствовать о его обновлении в качестве "вновь рожденного христианина", MDR являются замечательнейшей исповедью Юнга о его языческом перерождении.