Мечтание и интерпретация

Г-жа N, очень успешная общественная деятельница, обратилась к аналитику, потому что испытывала интенсивную, но диффузную тревогу. Она чувствовала, что в ее жизни что-то не так, но не знала, что именно. На первых встречах пациентка, по-видимому, не осо­знавала своих чувств пустоты, бессмысленности или застоя. Она чувствовала, что не может найти слов, что было для нее очень нехарактерно.

Первые полтора года анализа во многих отношениях выглядели как удовлетворительное начало. Пациентка стала яснее видеть спе­цифические способы, которыми она удерживает людей (включая меня) на большой психологической дистанции. Ее тревога несколько ослабела, что нашло выражение в ее менее ригидной позе на кушетке. (Почти целый год г-жа N лежала на кушетке совершенно непо­движно, положив руки на живот. В конце сеанса пациентка вскакивала с кушетки и быстро покидала комнату, не глядя на меня.) Ее речь сначала тоже была “зажата”, она часто говорила подчеркнуто книжным языком. В течение первого года работы речь стала более естественной. Однако все это время пациентка испытывала глубокие сомнения, имеет ли анализ “какую-либо реальную ценность” для нее. Г-жа N чувствовала, что по-прежнему не понимает ни источника своей тревоги, ни источников ощущения, что в ее жизни не все в порядке.

В начале второго года работы я постепенно начал осознавать, что пациентка заполняет сеансы внешне интроспективным разговором, он не развивается в элементы, из которых можно было бы вывести дальнейшее понимание или интерпретацию. На сеансах возник шаблон, по которому г-жа N описывала события своей жизни с точностью до минуты. Было совершенно неясно, что является целью этих длинных описаний. Временами я говорил пациентке, что она, наверное, очень тревожится о том, что я узнаю о ней слишком много, если она поможет мне понять значение того, что она только что сказала.

Я заметил, что испытываю все меньше любопытства по отношению к этой пациентке, и его отсутствие оказывает на меня разрушительное воздействие. Я ощущал это так, как будто не могу использовать свой ум. Во время сеансов я испытывал что-то вроде клаустрофобии и временами защищался от этой тревоги, считая минуты, оставшиеся до окончания часа. Иногда я фантазировал о том, что преждевременно окончу сеанс, сказав пациенте, что я заболел и должен сейчас прерваться. Иногда я “убивал время”, подсчитывая частоту своего пульса. Вначале я не осознавал странности своих подсчетов пульса, хотя никогда не делал ничего подобного при работе с другими пациетами. Когда у меня возникли мысли, чувства и ощущения, связанные с этим занятием, они не воспринимались мной как “аналитические данные”. Я воспринимал их как почти незаметные, личные фоновые переживания.