|
– Боже мой, да вы похожи на панду! – восклицает затем эта безумно привлекательная мамочка, моя Немизида от гардероба – Само Совершенство. Она открывает бардачок, и я вижу его содержимое, включающее полбутылки «Мот», ароматизированную свечку «Джо Малой» и подушечки для удаления макияжа с кожи век. – Как вы все успеваете? – спрашиваю я ее, с благодарностью вытирая глаза. – У вас есть какая-то система? Она бросает на меня еще один недоуменный взгляд. – Прислуга. – Хорошо провели лето? – как ни в чем не бывало произношу я положенное. – Чудесно! Тоскана… Корнуолл… А вы? – Великолепно, – заученно отвечаю я, но она уже смотрит куда-то вперед, на дорогу и нетерпеливо постукивает пальцами по рулевому колесу. – Мне пора, а то я опоздаю! Астанга-йога. Кстати, это на вас шотландский плед? Оригинально. А Прирученный Неотразимей легко и неторопливо продолжает приближаться к нам. И вот уже приветственно машет мне рукой. Я отвечаю тем же. И тут замечаю, что другая его рука в гипсе. О, счастье! Есть повод, прямо-таки взывающий к разговору! – Вы сломали руку!.. – восклицаю я, кажется, с излишним энтузиазмом. – Да, – кивает он. – Упал со стремянки. У приятеля в Хорватии дом, и я… Он не договаривает и выжидающе смотрит на меня с улыбкой. Я же вдруг слышу, как ненатурально замедленно, с какими-то модуляциями произношу: – Должно быть, это действительно очень… расслабляет. – Я говорю безумно медленно и хрипло, и мой голос делается похож на голос Мариэллы Фроструп. Его улыбка мгновенно гаснет. Моя мелодекламация не соответствует общепринятому канону светского общения среди родителей, которого он ожидал. – Что может быть расслабляющего в ломании рук? Особенно в Хорватии. Сэм тоже смотрит на меня недоуменно: – Да, мама! – На самом деле, Люси, это очень… больно. – Прирученный Неотразимей очень похоже копирует мою интонацию. – И моя жена подтвердит, что это не расслабляет. Проку от меня сейчас ноль. Не могу даже печатать! Он улыбается. Неожиданно для себя я вспоминаю о случайных встречах в своей добрачной жизни и их бесконечных возможностях, и образы из предыдущей жизни, как незваные гости, бесцеремонно вторгаются в мои мысли. Полосатые гольфы с раздельными пальцами, плейеры «Сони Уокманс», «уинкл-пинкерс»[7]. Я вспоминаю, как покупала альбом «Кьюэ» в Бристоле у какого-то парня – на нем были узкие черные джинсы-трубы и мохеровый джемлер, источавший запах пачулевого масла. Я даже могу вспомнить слова большинства тех песен! Помню полет в Берлин: мужчина, сидящий рядом, спросил меня, не откажусь ли я прокатиться с ним в отель. Я согласилась – его жена повернулась к нам со своего кресла впереди и улыбнулась. Я помню, что была влюблена в одного типа в университете, он никогда не открывал свою сумку и имел три пары одинаковых джинсов «Ливане» и три белые рубашки, которые менял каждый день. Том бы его одобрил. Почему эти воспоминания остались со мной, в то время как другие навсегда утрачены? И буду ли я спустя двадцать лет помнить то, что помню сейчас? — 10 —
|