|
— Кого — их? — Жену и дочку… Ну, конечно, любите… Так моя любовь к жене и дочке стала фактом. И засвидетельствовал его — полковник МВД… Я пытался сориентироваться. В мире было два реальных полюса. Ясное, родное, удушающее — ЗДЕСЬ и неведомое, полуфантастическое — ТАМ. Здесь — необозримые просторы мучительной жизни среди друзей и врагов. Там — всего лишь жена, крошечный островок ее невозмутимого спокойствия. Все мои надежды были — там. Не знаю, чего ради я морочил голову полковнику ОВИРа… Через шесть недель мы были в Австрии. Вена напоминала один из районов Ленинграда. Где-то между Фонтанкой и Садовой. Единственной серьезной деталью городского пейзажа была река. Река, которая на третий или четвертый день оказалась Дунаем. На сероватом уличном фоне выделялись проститутки. Они были похожи на героинь заграничных кинокомедий. Мы поселились в гостинице «Адмирал». Мать целыми днями читала Солженицына. Я что-то писал для эмигрантских газет и журналов. Главным образом, расписывал свои несуществующие диссидентские подвиги. К этому времени Лена уже переселилась в Америку. Ее письма становились все лаконичнее: «Я работаю машинисткой. Катя ходит в школу. Район сравнительно безопасный. Хозяин дома — симпатичный пожилой американец. Его зовут Эндрью Коваленко…» В Австрии мы прожили до лета. Вена была промежуточным этапом между Ленинградом и Америкой. Наверное, такое расстояние можно одолеть лишь в два прыжка. Наконец мы получили американские документы. Семь часов над океаном показались мне вечностью. Слишком мало интересного в пространстве как таковом. Самолет был американской территорией. Бортпроводницы держались независимо. В аэропорту имени Кеннеди нас поджидали друзья. Известный фотограф Кулаков с женой и сыном. Поздоровавшись, они сразу начали ругать Америку. — Покупай «тойоту», старик, — говорил Кулаков, — а еще лучше — «фольксваген». Американские машины — дерьмо!.. Я спросил: — А где Лена и Катя? Кулаков протянул мне записку: «Располагайтесь. Мы в Клубе здоровья. Будем около восьми. Еда в холодильнике. Лена». Мы поехали домой, во Флашинг. Окружающий горизонтальный пейзаж напоминал изнанку Московского вокзала. Небоскребы отсутствовали. Мать посмотрела в окно и говорит: — Совсем пустая улица… — Это не улица, — возразил Кулаков, — это хайвей. — Что значит — хайвей? — спросила мать. — Большак, — ответил я. Лена занимала первый этаж невысокого кирпичного дома. Кулаков помог нам внести чемодан. Затем сказал: — 169 —
|