|
* Серпико - герой выпущенного в 1973 г. одноименного фильма Сидни Люмета о полицейском из Нью-Йорка, взбунтовавшемся против коррумпированности правоохранительных органов; в главной роли Аль Пачино.
** Just Say No («Просто скажи нет») - лозунг кампании по борьбе с наркотиками, проводившейся в 1980-е гг. под патронажем Нэнси Рейган.
Дядя Марвин предлагает мне затянуться, но я отказываюсь.
- У меня пока вроде как другая фаза, - поясняю. - Ну, там, сигареты, виски...
- Лови момент, скоро вообще ни хрена не останется.
Обычно наши разговоры с дядей Марвином особо не затягиваются - любых политесов он терпеть не может. Впрочем, сегодня я не горю желанием возвращаться обратно к столу, так что пытаюсь поддержать беседу.
- Спасибо за совет, - говорю. - Да, кстати, я тут вроде в город перебираться надумал.
- В город? - прищурившись, переспрашивает он.- Все, кого ни спросишь, оттуда бегут. Нью-Йорк - это настоящая выгребная яма.
- Ну что ж, тем легче мне там будет хату надыбать.
- Очень смешно, - говорит дядя Марвин без тени улыбки на лице.
Пара минут проходит в молчании, из чего я делаю осторожный вывод, что разговор, наверное, окончен.
- Как всегда, премного благодарен за милую беседу и остроумнейшие шутки, - говорю я, бросаю окурок на землю и затаптываю его носком ботинка. - Пойду-ка я обратно, пока мой папаша к твоей племяннице клинья подбивать не начал.
- Подожди-ка минуту... Поедешь в город - привезешь мне чуток этого... - Дядя Марвин выразительно поднимает зажатый в кулаке косяк.
- Дядя Марвин, ты же знаешь, я бы с удовольствием... Но я ведь и понятия не имею, где и куда...
- Я тебя на своего парня наведу. Вот держи... - Из кармана пиджака он извлекает рулон свернутых банкнот, отслюнявливает от него шесть двадцаток и всовывает их мне в ладонь. - Этого хватит на четверть.
- Четверть чего?
- Четверть унции. И смотри, чтобы он не втюхал тебе семян или стеблей. Мне такие довески на хрен не нужны.
Говоря начистоту, я по уши рад хоть как отвлечься от опостылевшего мороженого.
На следующее утро я встаю пораньше и затемно - пока родители не проснулись и не начали задавать лишних вопросов - потихоньку выскальзываю из дому. Пятнадцатиминутная прогулка - и вот я уже в вагоне лонг-айлендской электрички, направляющейся в Нью-Йорк. Все это дело изрядно напоминает мне поездку в скотовозке. Я пробираюсь на свободное место, по соседству с каким-то мудаком в костюме с галстуком. Мудак не замечает меня и увлеченно листает «Джорнал». Мягко покачиваясь, вагон проносит нас мимо бесконечных и одинаковых как две капли воды рядов загородных домиков рабочего класса. Я задумываюсь над тем, не является ли словосочетание «рабочий класс» оксюмороном, но отвлекаюсь от этих размышлений, когда по проходу величественно проплывает ледяная на вид блондинка в строгой офисной юбке. За время, проведенное с Дафной, я, среди прочего, успел убедиться в том, что никак не фетишист. Но тем не менее в сочетании капроновых чулок и кроссовок есть что-то такое, что заводит меня не на шутку. Следующие полчаса я размышляю над тем, нет ли в пригородных поездах какого-нибудь эквивалента самолетного майл-хая - неформального клуба тех, кто имел удовольствие потрахаться на борту летящего самолета. Наконец, электричка прибывает на вокзал, скот встает с мест и начинает пробираться к выходу, движимый инстинктом и кофеином. Я дрейфую вместе с массами, и вскоре поток выносит меня на Седьмую авеню.
«Контактное лицо» дяди Марвина обитает где-то в Алфавитвилле, на Манхэттене. Добираться туда ой как непросто. Нет, легче всего, конечно, было бы поймать такси, но я все-таки лелею надежду, что день, проведенный в роли наркокурьера, закончится для меня хотя бы с минимальной прибылью. В общем, хорошенько поломав голову над схемой метро, я пилю целый квартал на восток, выкладываю пару баксов за два жетона метро и сажусь на поезд, идущий по линии «Ф» в направлении Второй авеню. Какой-то немолодой алкоголик с седыми волосами, выбивающимися из-под лыжной шапочки, пробирается по вагону, держа в трясущейся руке пластиковый стаканчик. Всякий раз, когда кто-то из стоящих пассажиров бросает в стаканчик монету-другую, старик обещает жертвователю божью благодать и бесчисленные блага, которые, по всей видимости, должны свалиться на того откуда-то свыше. Меня так и подмывает прижать этого парня к стенке, тряхануть раз-другой для порядка и хорошенько потолковать насчет того, какой, интересно, бог, по его мнению, станет прислушиваться к его молитвам. Ответ на свой вопрос, по крайней мере частичный, я получаю буквально через минуту, когда на следующей станции в вагон с противоположного конца входит второй нищий, начинающий столь же усердно просить подаяние. Ручеек милостыни мгновенно иссякает. Ощущение такое, будто столь высокая концентрация полной безнадеги в ограниченном пространстве вагона парализует в людях всякий порыв проявить милосердие. В общем, если бог и помнит об этих двух пропащих душах, если эта встреча произошла не просто так, по стечению обстоятельств, а по какой-то высшей воле, то, должен заметить, у этого бога весьма странное чувство юмора.
Я выныриваю из метро на Хьюстон-стрит и всячески пытаюсь подражать прохожим, имитируя стремительную и сосредоточенную нью-йоркскую походку. Почему-то мне не хочется выглядеть здесь туристом, да и вообще чужаком. Я сворачиваю налево («на север», мысленно поправляю себя), на авеню А, и прохожу через Томпкинс-Сквер. Свеженькие пластмассовые заборчики перекрывают проход к зеленым газонам не только для прохожих, но и для тех, кто живет вот в этих самых, выходящих прямо окнами на газоны, домах. Впечатление такое, что попал не столько в парк, сколько в музей - мемориальный музей в память об исчезнувшем публичном пространстве. «Верите или нет, - мысленно изображаю я экскурсовода, - но когда-то детям разрешали свободно бегать и играть вот на этих самых лужайках».
В дальнем конце парка я вижу компанию мающихся от безделья скинхедов. Я внутренне напрягаюсь и непроизвольно ускоряю шаг. У одного из парней прямо на лбу вытатуирована свастика. Да, фриц, удачи тебе с поиском работы. Я стараюсь не смотреть в их сторону, прекрасно понимая, что они как раз в эти секунды разглядывают меня с ног до головы. Мое сердце бьется вдвое чаще обычного, но, судя по всему, экзамен на белизну кожи я сдал, и никто ко мне не заводится. Не знаю уж, имеет ли теория дядюшки Марвина об исходе из Нью-Йорка хоть какие-то реальные основания, но теперь я начинаю видеть в его словах, как минимум, некое рациональное зерно. Общая атмосфера в городе может быть коротко описана как уныние и безнадега. Оживляет эту унылую картину проходящее по ней пунктиром чувство страха.
Миновав еще один квартал, я попадаю в Пуэрто-Рико. По крайней мере, я готов в это поверить, поскольку не вижу вокруг ни единой англоязычной надписи или вывески. Наконец я оказываюсь перед тем домом, адрес которого продиктовал мне дядя Марвин: это пятиэтажное здание, к которому пристроено помещение ночного клуба. Окна увеселительного заведения наглухо заколочены, и у меня возникает полная уверенность в том, что если оно когда-нибудь вновь и откроется, будет это очень не скоро. Не теряя времени, нажимаю на домофоне кнопку с надписью «квартира 4Д».
- Чё надо? - хрипит мне в ответ динамик.
- Меня прислал Марвин Киршенбаум. Я хотел бы поговорить с...
Раздается жужжание зуммера, и я вовремя успеваю толкнуть дверь, пока электрозамок вновь не прижал ее к косяку. Вдоль стены подъезда тянутся несколько рядов почтовых ящиков. Я бегу по ним взглядом до тех пор, пока не натыкаюсь на табличку, гласящую: «4Д Первосвященник». Ну и дела, отправил дядюшка племянничка в паломничество. Где-то наверху, на одной из лестничных площадок, вдруг раздается звучная ругань. Громко хлопает дверь, и раскатывается тирада, в которой смешаны примерно в равных пропорциях английская и испанская матерщина.
Я осторожно поднимаюсь по лестнице и на площадке между вторым и третьим этажами обнаруживаю источник шума, а если точнее - ключевого персонажа только что разразившегося здесь конфликта. Это парень примерно моего возраста, пуэрториканец, одетый в не по размеру большую рубашку от Томми Хилфигера и мешковатые, низко сидящие джинсы от Жирбо. Обувка на нем тоже подобающая: совершенно бесшумные «Эйр Джордане», которые стоят, наверное, столько, сколько я зарабатываю в своем «Карвеле» за неделю. Заметив меня, он с досадой плюет на пол, затем энергично срывает с клипсы на брюках «мотороловский» пейджер и с размаху швыряет его об стену.
- Ничего личного, - говорит он мне.
Я киваю и продолжаю восхождение. До четвертого этажа мне удается добраться без дальнейших приключений. Квартира 4Д оказывается в самом конце коридора. Я стучу в дверь.
В двери приоткрывается глазок, за которым мелькает живой глаз.
- Коп? - раздается приглушенный толстой дверью рык.
- Нет, сэр, - отвечаю я, предполагая, что даже наркодилеры должны оценить хорошие манеры.
Глаз моргает два-три раза, затем на глазок опускается задвижка. Я слышу, как один за другим щелкают пять замков, потом дверь открывается. За нею оказывается еще одна дверь.
- Не пустой? - спрашивает дверь, и только теперь я понимаю, что за этот элемент интерьера я принял на редкость здоровенного негра в темно-синем спортивном костюме.
- Наличные у меня с собой, если вы это имеете в виду, - уточняю я, чувствуя при этом, как потеют у меня ладони.
- Это хорошо.
Вдруг могучие лапищи темнокожего привратника начинают ощупывать меня с ног до головы. Обыскивает он меня даже не как полицейский, а как врач - спокойно и совершенно бесстрастно, но я все же непроизвольно дергаюсь.
- Слушай, еще немного, и тебе придется купить мне что-нибудь выпить. Хочешь полапать - изволь раскошелиться, - говорю я.
Человек-дверь молча вталкивает меня в помещение размером с хорошую школьную столовую. Это ощущение усиливается лампами дневного света и обстановкой - складными столами с намертво привинченными к ним скамейками. Вот только в этой альтернативной вселенной школьная столовая оказывается занята сплошь пуэрториканками среднего возраста.
Разрушает иллюзию висящий в комнате аромат, никак не ассоциирующийся с запахами школьной столовой. Благоухающие кипы марихуаны, наваленные прямо на столы, чем-то напоминают мне свежескошенный луг с еще зелеными скирдами невысохшей травы. Женщины отрывают от стогов пригоршни листьев и кладут эти порции размером примерно с xor-дог на весы. Затем недолго колдуют над порциями, то добавляя, то отщипывая щепоть-другую, и сноровисто раскладывают «хот-доги» по маленьким пакетикам с герметичной застежкой. Таких мешочков я ни в одном супермаркете не видел. Толстый косоглазый мужчина - этакий Бизарро*, дослужившийся до заместителя директора школы, - вразвалочку прохаживается между столами, присматривая за тем, чтобы его подопечные ничего не стырили. Время от времени он пополняет запас сырья на столах, высыпая нужное количество травы из здоровенного, куда как более знакомого мне по размеру мешка для строительного мусора. В дальнем конце комнаты я замечаю груду из как минимум дюжины таких мешков.
— 4 —
|