|
Он оторвался от микроскопа и прикрыл глаза, дожидаясь, пока последние видения покинут его. С улицы перед домом послышался топот копыт, а затем скрип саней. Только что-то очень важное, подумал Гётц, может выгнать кого-то из дому в такую вьюгу. Женщину, пренебрегшую непогодой в этот вечер, впустила в дом Франческа Байер, служанка в семье Гётц, выполняющая также обязанности няньки с момента рождения младшей дочери Элизабет семь лет назад. Как она потом вспоминала, она сразу, несмотря на ослепивший ее арктический ветер, родившийся в Ботническом море и с волчьим воем несшийся по улицам старого Кенигсберга, разглядела, что перед ней совсем юная девушка, к тому же весьма сомнительных занятий. Она была одета так, как будто на улице май — желтые сафьяновые туфельки, шляпа с петушьим пером и наброшенный на плечи венецианский плащ. — Я должна поговорить с доктором Гётцем, — сказала она, дрожа от холода. — Это очень срочно, речь идет о жизни и смерти. Тонкие одежды девушки и ее мертвенно-белое лицо пробудили в служанке сострадание, и она впустила ее в прихожую в облаке мускусных духов и мыла с амброй, успев заметить, что под распахнувшимся на секунду плащом она, если не считать украшенного кружевами корсета, было совершенно голой. — Сядьте, Бога ради, — сказала служанка и показала на табуретку. — Я сейчас позову доктора и принесу вам чаю, чтобы вы немного согрелись. Через две минуты, когда она вернулась, ведя за собой не только доктора, но и его жену фрау Катерину Гётц, чьи органы чувств никогда не пропускали малейшего события в доме, девушка в слезах сидела на полу. Они все вместе помогли ей подняться, но не успели посадить на стул, как она закричала: — Со мной все в порядке! Это не я, это полька умирает в родах, и еще фрейлейн Фогель, она тоже рожает, и мадам Шалль попросила меня взять санки и поехать к доктору, вы же давно знакомы, и все знают, что доктор спасает жизни и богатым, и бедным и не отдает никому предпочтения. Истерика посетительницы спасла доктора от немедленного допроса о тех временах его юности, от которых он, как ему казалось, отгородился навсегда щитом семейной любви. Жена сказала, чтобы он скорее захватил свой саквояж, покуда она с помощью служанки попытается успокоить несчастное существо. Гётц в два прыжка преодолел лестницу в приемную, схватил саквояж для выездов, висевший там, где ему и положено было висеть — на массивном латунном крюке за дверью, и, поскольку предстояло принять роды, положил туда два ланцета, акушерские щипцы, кровоостанавливающие мази, дюжину бинтов и только что купленную, еще и не начатую склянку с настойкой опиума. — 9 —
|