|
Тут ребята подоспели, сняли меня со скалы. – Как отдохнул, чумила? – спрашивают. А я только мычу, от космического холода язык отнялся. Ладно, отпоили меня виски, отогрели женской лаской, и жизнь по-прежнему потекла. Только забыть ту ночь я не в силах, ровно что внутри подстрелили эти галактики. Нет ни покоя, ни удовольствия. Делаю то же, что и раньше, а вкус не тот. Не тот кайф, понимаешь? – Понимаю. – Сейчас, – Филька поднялся из-за столика. – Сейчас я тебе кое-чего поставлю. Только ты ничего не говори, просто слушай и все. Он дурит меня, родственничек. Рассказывает историю просветления, а сам прикидывается простачком-деловаром. Такое не совмещается с перепихнином, холод Космоса неповторимо меняет человека. Он врет или… Или… или проверяет. Ну конечно, проверяет. Они все в сговоре, Мотл, Филька, Лора, Таня – ловкие актеры на сцене моей судьбы. Но кто режиссер, и где он, где?! Я чувствовал себя на грани разрыва: встречи и рассказы последних дней наполнили меня доверху. Информация клокотала, словно пар, словно энергия в теле Виолы перед последним взмахом, расплавившим наконечник копья. Для понимания, коренного перелома ситуации, оставалось совсем немного. Филька не спеша направился к стойке, бросил несколько слов официанту и вернулся за столик. Спустя несколько минут зазвучала музыка. Я сразу узнал ее, любимый мотив Ведущего из реховотской школы. Он часто его напевал, особенно, когда оказывался в затруднительном положении. Несколько минут виолончель и скрипка осторожно, словно боясь поцарапать смычками, выводили мелодию, а потом вступил женский голос. Конечно, это была Вера. – Видишь, – довольно заметил Филька, – и мы не чужды. Напев психометристов в кабаке! Какое чудовищное несоответствие! Мне стало стыдно, обжигающе стыдно, так, что, видимо, порозовели щеки. – Проняло? – спросил Филька. – Нет, твоя Вера умеет.… Иногда девочки под эту музыку ревмя ревут. Прямо за столиками. «О, Космос! Рыдающие пьяные проститутки, вот, чего я добился в жизни. И учебник мой работает на таком же уровне. Нет, пора менять жизнь, дальше так продолжаться не может». Я поднял глаза на улыбающегося Фильку и остолбенел. Вот он, недостающий штрих! Выражение Филькиного лица напомнило мне усмешку Мотла в темноте николаевского Дома Культуры. Мостик ассоциаций причудливо перебросился на привратника, а из Украины в Израиль. Как я мог не узнать сторожа? Это же мой Ведущий из реховотской школы. Вот на кого намекал Мотл, носом меня тыкал, а я, профессор, лекции произносил – пышные цветы пустого словолепия! — 372 —
|