В зеркалах

— По-моему, мне повезло, что я осталась живая, — сказала Джеральдина. — Разве нет?

— Что правда, то правда, — согласилась Мэри. — Ты живая и можешь считать, что вытянула счастливый номер. Но он, конечно, психованный, твой Вуди.

— Да уж, — сказала Джеральдина.

Два дня подряд лил дождь. Лил дождь, и было жарко. Рано или поздно ей придется собрать вещички и куда-то двинуться.

— Чем он тебя, золотко?

— Кажется, ножом, каким устриц вскрывают. А я ждала, что он меня застрелит. На то и шла.

— Почему ты не едешь домой, девочка? — спросила Мэри. — У тебя есть родные? Езжай домой.

— Наверно, поеду, — сказала Джеральдина.

— Нечего тебе тут киснуть и шарахаться от зеркала. Не бойся, лицо заживет. Как-нибудь напейся, выревись и валяй себе в Западную Виргинию.

— В Западной Виргинии не найдешь работы, — сказала Джеральдина. — Разве только в баре, но бары теперь не для меня. Другое лицо — другая жизнь.

— Ох, — вздохнула Мэри, глядя на дождь.

На другой день она за десять долларов устроила Джеральдину на грузовик с фруктами, который шел в Новый Орлеан. Шофер был мексиканец из Браунсвилла. Он смирный, сказала Мэри.

За всю дорогу мексиканец только раз заговорил о ее лице — спросил без околичностей. И больше не открывал рта.

— Где ты познакомилась с этим мужиком? — спросил он.

— В Форт-Смите.

— Зачем ты с ним связалась?

— Других не было, — сказала Джеральдина.

— «Других не было», — повторил он и глянул на нее в зеркальце заднего вида.

Вечером они миновали Бомонт и ехали по нефтяным пустошам близ Мексиканского залива. Дождь почти перестал, редкие капли стучали по крыше кабины и шлепались в ветровое стекло. На западе вылезло солнце и садилось в складках печальной лиловой тучи; над ней синел клочок чистого неба, далекий, прозрачный, невозмутимый. От этого края неба до пухнущей тьмы на востоке, под пятидесятническими языками оранжевого пламени качалки сосали нефть, их балансиры ритмично поднимались и опускались на фоне ночных огней — сотни неровно расставленных вышек торчали, как острова, над морем высокой мокрой травы.

Джеральдина притулилась у двери, с холодным, тупым удивлением глядя на вышки, и накрашенным мизинцем повторяла их контуры на стекле. Иногда кажется, ты так вся обмозолилась, что пушкой не прошибешь, а иногда — что умрешь от дневного света, если некуда спрятаться. Лучше всего быть как старые проститутки — вообще ничего не чувствовать, пока не напьешься. Она зябла и ощущала себя маленькой в мощном рычании грузовика, затерянной в бесконечной долине тупых гигантских механизмов.