|
Конечно же, я отнюдь не хочу сказать, что Хаманн отвергает обычную разумность, в том смысле, в каком мы говорим о разумных людях или поступках. Мне кажется, что его идея о Vernunft , который руководит обыденным мышлением, гораздо ближе к тому, что мы имеем в виду под «пониманием», Verstehen в противоположность Wissen , что ведет к истинному ощущению реальности, творения Господня; к умению постигать конкретное, индивидуальное, уникальное, поток живой жизни; ко встрече с реальностью, лицом к лицу. Вот что действовало столь неотразимо на Якоби и Гёте; концепция воображаемого или квазиартистического озарения, которая получила столь богатое развитие благодаря Вильгельму Дильтею и его последователям и которая так раздражала великого систематизатора Гегеля – и в силу одного только этого обстоятельства просто не могла не вызвать энтузиазма со стороны Кьеркегора. Для Хаманна эта глубокая взаимосвязь между Богом, человеком и природой коренится в божественном Логосе, который «был в начале»[13] и посредством которого возник мир. Здесь мы имеем дело с тем глубоко религиозным подходом, который передается такими, к примеру, словами: «Там, где нет слова , нет разума; вне разума нет веры »[14]. Или такими: «Там, где нет слова, нет разума – и нет мира»[15]. Все это самым очевидным образом относится к созидательной силе Логоса, давшего силу быть всему, что есть, и движущего душами человеческими – для которых природа, история, Священное писание и многое другое есть Слово Божье, обращенное к нам. Навряд ли именно это следует иметь в виду под разумом естествоиспытателей, под обобщающими научными или рациональными методами картезианцев, французских philosophes , всей без исключения традиции европейского Просвещения. То есть, собственно, тому рационалистическому мировоззрению, которому Хаманн противостоял изо всех своих сил. Именно это восстание против философских систем, объективных, нерушимых в своей монотонной согласованности, против расчетливости и апелляции к математическим методам я и другие авторы имели в виду, когда говорили об антирационализме Хаманна – о знамени контр-Просвещения, которое он поднял – а также о том влиянии, которое подобные идеи оказали на некоторых философов так называемой романтической школы мысли, зародившейся в Германии в начале девятнадцатого столетия, а также и на их последователей. Однако вернемся к «интуитивному разуму». Насколько мне известно, сам Хаманн подобного выражения не использовал. Его – иронически – использовал Кант в письме к Хаманну, в котором он просит последнего помочь ему разобраться в темном пассаже из Гердера, ученика Хаманна, и при этом умоляет ответить «человеческим языком, если то возможно, ибо я, простой смертный, попросту не вылеплен таким образом, чтобы понимать божественный язык интуитивного разума »[16]. Не вылеплен подобным образом и я. Одного из лучших современных специалистов по истории идей, А. О. Лавджоя, судя по его книге «Разум, понимание и время», подобная концепция разума озадачила ничуть не в меньшей степени. Счастлив я в данной связи солидаризироваться и с другим прекрасным ученым, Рудольфом Унгером, чьей замечательной книге «Хаманн и Провещение» я, конечно же, многим обязан. Тот Vernunft , который Хаманн с такой страстью и порой с таким отточенным изяществом атакует, тот способ прибегать к услугам разума, который он готов гвоздить наотмашь, есть первопринцип, на коем основывались не только великие рационалисты семнадцатого века, но и современные ему французские lumi?res , по их же собственным словам. Он имел в виду те самые методы, при помощи которых некоторые из числа самых известных в дальнейшем мыслителей и философов (если не большинство из них), такие как Иеремия Бентам, Дж. С. Милл, Франц фон Брентано, Уильям Джеймс, Бертран Рассел, «Венский кружок» и все до единой школы аналитической философии, доминирующие ныне в англоговорящих и Скандинавских странах, формулировали, эксплицировали и старались обосновать свои взгляды и при помощи которых они пытались опровергать взгляды своих оппонентов. — 5 —
|