|
А дольше всех, вероятно, оставались бы коллекционеры, то есть бывшие коллекционеры, те, что всю жизнь собирали картины, старую мебель или фарфор, а потом поняли в жизни что-то настолько важное, что это душу перевернуло, и все собранное отдали людям, в музеи. Они засиделись бы дольше всех потому, что, живя всю жизнь в окружении вещей, пусть и красивых, они лишь сейчас открыли радость общения с людьми. Вот они бы, наверное, и оставались дольше всех… Но это я тоже фантазирую… Ведь на самом деле никто не ушел, потому что из книги уйти нельзя. Они остались в ней все вместе. Для меня было некоторой неожиданностью то, что я начал получать после выхода книги «Бескорыстие» письма от читателей. Опубликованные десять — пятнадцать лет назад в газетах, эти очерки о хороших людях большого читательского отзыва не имели. Много писем я получал после публикации полемических статей и судебных очерков, а эти документальные рассказы о бескорыстных чудаках и не должны были, как мне казалось, вызывать письма. О чем писать? А если уж писать, то не автору, худо ли, хорошо ли рассказавшему о человеке, с которым ему посчастливилось познакомиться, а самому этому человеку, чтобы узнать что-либо новое о его жизни или просто поблагодарить за то, что он существует на земле. И герои мои нечасто, но получали подобные письма, а я — почти никогда. Поэтому, когда письма пошли густо после выхода книги, меня это не только обрадовало, но и удивило: письма были особые — с рассказами о людях, которые тоже должны были бы войти в книгу. А поскольку книга — это дом, обладающий фантастической емкостью, то доставало в ней места для всех. Но самое интересное: и ходили в книгу-дом не только те, о ком писали, но и те, кто писал. «Ну, ладно, — подумал я, — когда соберешь воедино столько хороших, интересных людей, которых встретил за десятилетие, не мудрено, что это, может быть, и неполно раскрытое тобой человеческое богатство вызывает у читателя ответные мысли и чувства». Я еще не догадывался, что дело тут не в количестве героев, а в новом устремлении читательских душ — в устремлении их к хорошему и высокому. Разумеется, устремление это существовало и раньше, но в последние годы оно явно углубилось, стало более действенным. Когда некоторое время после выхода книги «Бескорыстие» был опубликован в периодической печати мой очерк «Бестужевка» — о старой, доброй, хорошей женщине, учившейся на Бестужевских курсах с Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой, о женщине, одаряющей окружающих людей большим пониманием, — я получил столько писем, сколько не получал их после публикации самых острых, полемических статей и судебных очерков. Для меня эта почта — на «Бестужевку» — была целым открытием нового читателя, а точнее, нового состояния читательских сердец. И опять в этих письмах самыми интересными были душа и лицо их авторов. — 3 —
|