Наука и лженаука

Обобщенно позицию абсолютизаторов можно представить так: наука абсолютно отражает действительность и не меняет ни своих представлений, ни утверждений, ни обоснования этих утверждений, чем и отличается от не науки и в чем и состоит ее особый эпистемологический статус. Точнее, она до сих пор меняла и представления и выводы и их обоснование, но отныне, после того, как
она примет метод данного философа, она ничего уже больше менять не
будет. Методов предлагалось много разных, но в основном это были
попытки найти абсолютное начало познания. Декарт, Кант, Фихте,
Гусерль пытались найти его в виде абсолютно достоверных восприятий, для получения которых из субъективных человеческих у каждого был свой прием (например, у Канта через посредство "трансцендентального Я", у Гусерля через процедуры "эйдотической редукции" и "эпохэ"). И далее они полагали, что всю науку можно будет вывести из абсолютных восприятий, причем раз навсегда, без дальнейших изменений. Однако к выведению науки из абсолютных восприятий никто из них не приступил даже, т. к. все увязли в обосновании самих абсолютных восприятий, и сегодня этот путь, скажем так, уже не моден.
Другая разновидность искателей абсолютного начала познания пыталась
всю науку вывести из некой базовой теории, истинность которой (ее базовых положений) самоочевидна. Пеано пытался всю математику вывести из аксиоматически перестроенной арифметики. Рассел и Гильберт - то же самое, но из неких абсолютно тривиальных, очевидных и ниоткуда более не выводимых аксиом. Фреге, Рассел и прочие аналитики (они же логические позитивисты) пытались всю математику вывести из логики. Они же (включая Карнапа), отправляясь от того, что правила логики выражаются словами обычного языка, а последние неоднозначны, развили семантику и математическую логику в стремлении добиться однозначности слов языка. До выведения всей прочей науки из математики, точно так же, как в предыдущем случае, никто из них не дошел. Более того, один из самых рьяных и последовательных рыцарей абсолютизации науки на пути искания ее абсолютного начала в виде тривиальной системы аксиом, Рассел, вынужден был признать ошибочность этого пути [3].
Что касается релятивизаторов науки, то я ограничусь лишь их последней волной, построившей себе на неудачах предшествующей ей волны абсолютизаторов (Пеано, Фреге, Рассел, Карнап, Гильберт), и на противоречиях, изменчивости, наблюдаемых в процессе развития самой науки. Представители ее
разделяются на две категории, именуемые социальными (Куайн, Кун,
Файерабенд и т.д.) и когнитивными (Поппер, Лакатос, Лаудан и т.д.)
постпозитивистами. Социальные постпозитивисты занимают наиболее ортодоксально релятивистскую в отношении науки позицию. Так, например,
Файерабенд заявил, что выводы науки не более обоснованы, чем предсказания гадалки на кофейной гуще. [4]. Когнитивные постпозитивисты не столь ортодоксальны в этом отношении и некоторые из них, в частности Поппер, декларируют себя защитниками особого эпистемологического статуса науки. Но дело не в декларациях и самоопределениях, а в аргументации, она же объективно ставит Поппера и его ученика Лакатоса в число релятивизаторов. Так, Поппер полагает, что наука все же отличается от не науки (псевдонауки) тем, что ее гипотезы обязаны быть "фальсифицируемы". [5] Это, безусловно, верно и гипотезы типа: "море волнуется, потому что Нептун сердится", не проверяемые в принципе, не научны. Однако это нисколько не спасает особый эпистемологический статус науки, поскольку всегда и по любому поводу можно насочинять бесконечное количество гипотез, даже не претендующих на приближение к истине, но вполне "фальсифицируемых". Процедура выдвижения подобных гипотез с последующей их "фальсификацией" не ведет к истине и не может служить методом обоснования и, таким образом, критерий Поппера не отделяет науку от не науки.
Далее Поппер (за ним другие фоллибилисты) утверждает, что хоть наука
и не дает истины (принципально погрешима) и не дает обоснования
(надежного и неизменного) для своих теорий, но отличается от не науки
все же тем, что делает обоснованный выбор между теориями на предмет их большей близости к истине: "Я говорю о предпочтительности теории, имея в виду, что эта теория составляет большее приближение к истине и что у нас есть основания так считать или предполагать" [6].
Что касается этих самых оснований выбора, то вот что пишет по этому
поводу Лакатос:
"Попперианский критический фоллибелизм принимает бесконечный
регресс в доказательстве и определении со всей серьезностью, не питает
иллюзий относительно "остановки" этих регрессов... При таком подходе
основание знания отсутствует как вверху, так и внизу теории...
Попперианская теория может быть только предположительной... Мы
никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем однако обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их... Неутомимый скептик, однако, снова спросит: "Откуда вы знаете, что вы
улучшаете свои догадки?" Но теперь ответ прост: "Я догадываюсь". Нет
ничего плохого в бесконечном регрессе догадок" [7].
То есть все основания предпочтительности одной теории перед другой оказались на поверку не более чем догадками. Что в этом плохого, думаю, не требует пояснений. Таким образом, существенно посодействовав релятивизации науки, фоллибилисты (когнитивные постпозитивисты) нисколько не защитили особый эпистемологический статус науки. А что касается наличия у науки единого метода обоснования, то Лакатос прямым текстом отрицал его, выдвинув свою теорию обосновательных слоев, меняющихся со сменой научной парадигмы. Таким образом, вопрос о наличии у науки единого и неизменяемого метода обоснования остается до сих пор открытым.
Автор показал, что наука (естественная), несмотря на то, что она меняет
понятия и выводы при смене одной фундаментальной теории на другую

(Ньютон – Эйнштейн) и даже обязана это делать в таких случаях, все же сохраняет при этом единый метод обосно вания [8,9]. При этом новые понятия относятся к одноименным предыдущим (относительное время Эйнштейна к абсолютному времени Ньютона и т.п.), как последовательные аппроксимации одной и той же онтологической сущности. Аналогичным образом относятся между собой и соответствующие выводы сменяющих друг друга фундаментальных теорий. С действительностью выводы теории, обоснованной по правилам единого метода обоснования, совпадают гарантировано, но лишь с заданной точностью и вероятностью и лишь при условии применения теории в области ее применимости. (У новой теории эта область шире, чем у предыдущей). Все это относится только к теориям, обоснованным по правилам единого метода обоснования. Если эти правила не выполняются, то никакой гарантии надежности выводов (предсказаний) такой теории ни в какой области мы дать не можем, даже если существующим на сегодня опытным данным она прекрасно соответствует.
Этот метод до сих пор не был представлен эксплицитно и существовал и применялся даже в сфере естественных наук лишь как стереотип естественно научного мышления. Этим объясняется, что и в сфере естественных наук мы имеем иногда и недостаток взаимопонимания между группами ученых, и расплывчатость понятий и выводов, и размыв границ между теорией и гипотезой и т.д.. В гуманитарной же сфере метод до сих пор практически не применялся, чем и объясняется наличие в этой сфере множества школ, между представителями которых нет общего языка, и резкое отставание ее от естественных наук по части эффективности. Автор не только представил метод эксплицитно, но и развил его. В частности, уточнил понятия теории и гипотезы [10]), указал способ определения минимальных границ применимости теории[11] и т.д. Наконец, показал возможность применения метода, с соответствующей адаптацией, в гуманитарной сфере и в макроэкономике. В частности проиллюстрировал применение этого метода при анализе степени научности (обоснованности) марксизма[12], биоэтики[13], анализе современного состояния теоретической социологии[14], макроэкономики[15,16,17] и построил базирующуюся на методе герменевтику[17].

Суть метода в первом приближении проста. Это, во-первых, однозначное определение базовых понятий теории и однозначная привязка их к опыту. Одновременно, в силу однозначной связи между понятиями и аксиомами, вводятся и привязываются к опыту аксиомы теории. А во-вторых, это аксиоматическая развертка теории и получение вводов. Эта кажущияся простота и известность метода в его первом приближении ожидаемы. Ведь мало того, что метод уже существовал в рациональной науке (на уровне подсознания) и я лишь проявил, сформулировал его. Он является квинтэссенцией рационалистического мировоззрения, как такового. Поэтому сами идеи однозначного определения понятий, их привязки к опыту, аксиоматического построения хорошо известны каждому ученому (естественнику). Но все не так просто, как выглядит в первом приближении. Хотя то, что надо однозначно определять понятия и привязывать их к опыту, хорошо известно, но никому до сих пор не удалось показать, как именно это можно сделать. (Потому и оставались до сегодня не опровергнутыми аргументы пост позитивистов, в частности Куайна [19], доказывающих невозможность привязки понятий к опыту). Аналогично, никто не против аксиоматического построения теории. Но строго аксиоматически выстроенных теорий в науке очень мало. А в философии господствует точка зрения, что достаточно богатую теорию вообще невозможно перестроить аксиоматически.[20]
Поэтому, для того чтобы расставить все по местам, автору пришлось сначала создать новую теорию познания [21] противопоставив ее всем существующим. В частности показано, что базовым элементом познания является не заключение (belief), как то полагают представители так называемой американской школы современных теорий
и не абстрактный объект, как полагает Степин В. [23], а понятие. Разработана новая теория понятий [24]. В частности введены номинал определение и расширенное определении понятия. Номинал определение абсолютно однозначное (например, аксиоматическое), но ему не соответствует (с абсолютной точностью) ни один объект действительности. Расширенное определение указывает допускаемые отклонения реальных объектов от номинал определения. Таким образом, устанавливается одно-однозначное соответствие между понятием и множеством объектов действительности подпадающих под определение этого понятия. Далее автор опроверг утверждение Степина и других о принципиальной невозможности аксиоматизации достаточно богатой научной теории [25] При это уточнено понятие теории и понятие истинности теории.
Единый метод обоснования дает четкие критерии научности (научной обоснованности), позволяющие отделить настоящую науку от псевдо науки, как в сфере естественных, так и гуманитарных наук. Часть этих критериев хорошо известна и более-менее соблюдается в сфере естественных наук, хотя в гуманитарной и они нарушаются сплошь и рядом. Это, прежде всего, непротиворечивость выводов внутри теории и не противоречие их опытным данным, а также однозначность понятий и выводов. Другие критерии, как, например, привязка понятий и аксиом к опыту и суть этой привязки, плохо осмыслены даже в сфере естественных наук. Ситуация с отсутствием не только однозначности определений и выводов но даже смысла их в сфере гуманитарных наук хорошо известна и признается многими представителями этих наук. Это отражено даже в названиях некоторых докладов, представленных на этой конференции. Преодолеть эту ситуацию без признания и применения единого метода обоснования невозможно.
Кроме того единый метод обоснования позволяет установить минимальные границы применимости теории. Вопрос о границах применимости теории до сих пор был неясен даже в сфере естественных наук, не говоря о гуманитарных. Использование теорий за пределами их применимости, также как использование гипотез в качестве доказанных теорий, является самой распространенной ошибкой в современной науке, даже естественной, не говоря про гуманитарную. Негативные последствия этого особенно сказались в макроэкономике, что послужило одной из причин последнего всемирного финансово экономического кризиса.
Отдельно нужно подчеркнуть мировоззренческий аспект метода обоснования, его эксплицитного представления и применения его в гуманитарной сфере. Мировоззрение в целом и система ценностей, принятая в обществе, в особенности, существенно влияют на все стороны жизни общества, в том числе на состояние науки, особенно гуманитарной, и наконец, на эффективность переноса в нее методов естественных наук. Одним из китов, на которых встала и расцвела западная цивилизация, был классический рационализм с его представлением о способности нашего познания правильно отражать объективную реальность и давать нам надежное знание, на которое мы можем опираться в нашей деятельности. Единый метод обоснования – это, по сути, квинтэссенция рационалистического мировоззрения. То, что этот метод не был представлен до сих пор эксплицитно, привело к тому, что ряд феноменов реальной науки, таких, как смена понятий и выводов при смене фундаментальных теорий и пр., не получили своевременно правильного объяснения. Это, в свою очередь, привело к кризису рационалистического мировоззрения и торжеству представлений, релятивизирующих научное познание, отрицающих его надежность, привязку к опыту и способность ученых договариваться между собой в отношении того, что есть истина. Как следствие, это привело к релятивизации морали и ценностей. Ведь если наука меняет понятия, выводы и метод обоснования, то не только добываемая ею истина, но и мораль и ценности, все относительно, ибо то, что мы принимаем сегодня за обоснованную истину, завтра, когда поменяется метод обоснования, а с ним и сами выводы, может перестать быть таковым. Аналогично, то, что сегодня считается хорошо, морально, завтра может оказаться плохо и аморально. Как это отразилось на состоянии современного общества, как проявило себя в последнем мировом финансово-экономическом кризисе и как это влияет на глобальный кризис человечества, автор описал во многих работах. [26,27,28]
Деформация системы ценностей и морали, связанная с кризисом рационалистического мировоззрения, не могла не отразиться и на состоянии науки, особенно гуманитарной, в которой ценностный аспект еще более значим, чем в естественной. Полное отсутствие критериев истинности и научности в гуманитарной сфере (критерий проверки практикой здесь, в отличие от естественных наук, работает только постфактум), в сочетании с релятивизацией морали и ценностей вследствие упомянутого кризиса рационалистического мировоззрения, привело к наполнению гуманитарной науки бездарными карьеристами, которые не только сами не способны делать настоящую науку, но всячески препятствуют делать это тем, кто это может. Процветают кумовство, угождение вышестоящему начальству, воровство чужих идей и так называемое их «забалтывание». Обилие пустых, бессодержательных работ,
подобных продукции советских философов, развивавших марксизм на заказ
партии, которые после развала Союза без разбору были вывезены на макулатуру, создает потоп информационного мусора, в котором тонут немногие ценные работы. Доказательство существования единого метода обоснования, его эксплицитное представление, опровержение утверждений релятивизаторов науки позволяет возродить (с уточнением) разрушенное рационалистическое мировоззрение и прокладывает путь к возрождению в обществе нормальной морали и системы ценностей. Опираясь на разработанную им теорию познания и единый метод обоснования, автор создал теорию оптимальной морали [29,30], рациональную теорию духа [31] и предложил основанное на его герменевтике толкование Ветхого и Нового Заветов. [32]