|
Понимаемая таким образом, проблема мифа перерастает рамки психологии или психологизма, включаясь в общий круг проблем, обозначенный Гегелем как «Феноменология духа». То обстоятельство, что миф находится в глубокой и необходимой связи с универсальной задачей феноменологии духа, можно опосредованно вывести уже из трактовки и определения этой феноменологии, данной самим Гегелем. «Дух, который знает себя в таком развитии как духа, есть наука, — говорится в предисловии к «Феноменологии духа». — Она есть его действительность и царство, которое он создает себе в своей собственной стихии... Начало философии предполагает или постулирует, что сознание находится в этой стихии. Но эта стихия получает само свое заверешение и прозрачность лишь благодаря движению своего становления. Она есть чистая духовность как всеобщее, имеющее характер простой непосредственности... Наука, со своей стороны, требует от самосознания, чтобы оно под- нялось в этот эфир — для того, чтобы оно могло жить и жило с наукой и в науке. Индивид, наоборот, имеет право требовать, чтобы наука подставила ему лестницу, по которой он мог бы добраться по крайней мере до этой точки зрения, чтобы наука показала ему эту точку зрения в нем самом... Если точка зрения сознания, состоящая в том, что он узнает о предметных вещах в противоположность самому себе, а о самом себе — в противоположность этим вещам, считается для науки «иным»... то для сознания, напротив, стихия науки есть некая потусторонняя даль, где оно уже не располагает самим собой. Каждая из этих двух сторон кажется другой стороне истиной наизнанку... Пусть наука сама по себе будет чем угодно, но она по отношению к непосредственному самосознанию выступает в качестве чего-то превратного в отношении к нему; или: так как для непосредственного самосознания принцип его действительности заключается в достоверности его самого, то наука, — ввиду того, что оно для себя существует вне ее, — носит форму недействительности. Поэтому наука должна соединить с собой такую стихию или, вернее, должна показать, что эта стихия присуща ей самой и как она ей присуща. Лишенная такой действительности, наука есть лишь содержание в качестве в-себе[-бытия], цель, которая есть пока лишь нечто внутреннее, не в качестве духа, всего лишь духовная субстанция. Это в-себе [-бытие] должно выражиться внешне и становиться для себя самого, — это значит лишь то, что оно должно определить самосознание как тождественное с собой... Знание, как оно выступает в начале, или непосредственный дух, есть то, что лишено духа, чувственное сознание. Чтобы стать знанием в собственном смысле или создать стихию науки, составляющую само чистое понятие науки, знание должно совершить длинный путь»2*. Эти положения Гегеля, характеризующие отношение «науки» к чувственному сознанию, вполне и со всей определенностью приложимы и к отношению познания к мифологическому сознанию. Ведь подлинная исходная точка становления любой науки, ее непосредственное начало, располагается не столько в сфере чувственности, сколько в сфере мифологического созерцания. То, что обычно называют чувственным сознанием, набор «мира восприятия», который подразделяется далее на четко разделенные отдельные секторы восприятия, на чувственные «элементы» цвета, звука и т.д.: само это уже является продуктом абстракции, теоретического осмысления «данного». Прежде чем самосознание поднимется до этой абстракции, оно обитает в порождениях мифологического сознания — в мире не столько «вещей» и их «свойств», сколько мифических способностей и сил, демонов и божеств. Если поэтому, согласно требованию Гегеля, «наука» должна предоставить естественному сознанию лестницу, ведущую к ней самой, то она должна опустить эту лестницу еще на одну ступеньку ниже. Постижение «становления» науки — в идеальном, а не во временном смысле — завершается лишь тогда, когда продемонстрированы ее происхождение и трудный путь из сферы мифологической непосредственности, а также обозначены направление и закон этого движения. — 4 —
|