* * *На жену свою, как и вообще на людей. Каштанов никогда не злился. Он выслушал ее и сказал обычным спокойным тоном, неторопливо и насмешливо: — Алена, давай сразу и кончим этот разговор. Я работаю, я преподаю историю, я специалист. А что ты… А что вы с Фроловой предлагаете? Заместитель директора школы по воспитанию! И не выговоришь… И эти сто шестьдесят рублей как приманка… Помнишь, у Чуковского: «Тетя, а вы за тысячу рублей съели бы дохлую кошку?» Так вот, я и за тысячу рублей дохлую кошку есть не стану! Так Елена Васильевна и думала; ее муж, она знала, несколько гордился тем, что не делает карьеры, что и завучем не стал и директором школы предлагали ему, было. Независимость сохраняет и про свой класс всегда говорит «кафедра». — Я на своей кафедре — хозяин. А там? И не могу я заниматься делом, которого не знаю. И кстати, никто не знает. — Так уж и никто. — Никто. Я скоро пятнадцать лет в школе и ни разу не встретил специалиста по воспитанию. Да и откуда они возьмутся? Чтобы появились специалисты, должна быть наука, а науки такой — науки воспитания — нет. — То есть как это — нет? — изумилась Елена Васильевна. — Что ты размахался? Уже и науки нет, и ничего нет, и никого нет! — Хорошо. Тогда скажи мне, как называется эта твоя наука. Все науки как-нибудь называются: химия, кибернетика, этимология, сурдопедагогика. А как называется наука воспитания? Ну? — Так и называется: теория воспитания. — Теория! — Каштанов хмыкнул. — Теория — это теория, а наука — это наука. Не-ет, миленькая, нет! «Ну все, — подумала Каштанова. — Уже и миленькая». Елена Васильевна могла бы и ответить ему, нашлась бы, но она знала, что отвечать не стоит. Переломить бы его как-нибудь, а там он и сам будет доказывать обратное тому, что сейчас говорит, и с такой же убежденностью… Только бы переломить! Но собственно, зачем ей-то нужно, чтобы ее Алексей Алексеевич в воспитатели пошел? Зачем она старается, зачем рискует? А рисковала, потому что еще ни разу не было в семье Каштановых, чтобы Елена Васильевна сказала — и не по ее слову вышло. На том и держалась Каштанова… Алеша умнее, начитаннее, талантливее — это признавалось безоговорочно, но все делалось у них в доме так, как Елена Васильевна решила, — по крайней мере, до сих пор делалось. Каштанова знала, что ее муж не умеет ссориться, — но ведь и мириться он не умеет… Зачем же она рисковала? …Было у Каштановой одно воспоминание, один миг мимолетный, один случай, даже и не случай, а впечатление, — но оно до того поразило ее, что многое в ее жизни определялось этим впечатлением. Когда-то давала она урок о лирике Пушкина. Пушкин вообще удавался ей, но в этот день она была в ударе, читала стихи, говорила с воодушевлением, раскраснелась и чувствовала, что ее слова доходят до ребят, волнуют их. А потом уроки кончились, она пошла домой, полная удачным своим уроком, и тут, буквально за школой, за углом ее, вышла ей навстречу компания незнакомых ей семьветровских ребят. Их было человек десять, они шли торопливо, какая-то цель была у них, и они не обидели Елену Васильевну, не толкнули, и ничего в их поведении не было вызывающего; просто шли шестнадцатилетние парни по своим делам, и не каждый ли день, не на каждом ли шагу встречала Елена Васильевна такие компании? Но тут… Ребята обошли ее с двух сторон, не обратив на нее внимания, а Елена Васильевна долго стояла и смотрела им вслед, потрясенная. Лица ее поразили, лица! То ли по контрасту с теми лицами, которые видела она перед собой на удачном своем уроке, то ли потому, что день был теплый, солнечный, то ли еще по какой-то причине, но Елену Васильевну до колотья сердечного поразили лица неизвестных ей ребят — темные, закрытые, непроницаемые лица людей, которых не коснулось образование. «Несомненно, — думала Елена Васильевна, — они все ходят в школы и проучились лет восемь, и, наверное, оказались бы совсем неплохими ребятами, если бы с ними познакомиться поближе или если бы увидеть их в другое время, — например, когда они смеются или разговаривают». Но Елене Васильевне показалось, что она не увидела, а подсмотрела, подглядела нечто тщательно скрываемое, этот непроницаемый занавес, отделяющий лица от мира, это отсутствие света в глазах… Елена Васильевна поймала себя на том, что стоит недвижно, словно среди ясного, светлого, легкого дня увидела она мрачный призрак или услышала страшное предсказание. — 19 —
|